Дорога в Средьземелье - Том Шиппи

Но если игра со словами и именами и правда приоткрывает завесу над творческими методами Толкина, как нам понять, что именно он делал? Что означают все эти разнообразные отношения между персонажами и что толкало автора продолжать начатое? Был у него Великий Замысел или не было?

Контуры его главной темы просматриваются в двух (как минимум) фрагментах на древнеанглийском языке, которые Толкин без конца переписывал наново и которые включил как в «Забытую Дорогу», так и в «Записки клуба Любомудров» — под видом подлинным «посланий» из прошлого. Первый из этих отрывков действительно подлинный: он взят из реально существующего и дошедшего до наших дней древнеанглийского стихотворения «Морестранник». Правда, в обеих своих версиях Толкин его сократил. В «Забытой Дороге» эти строки приходят на ум древнеанглийскому попу по имени Эльфвин, когда тот пост перед заполнившими зал людьми:

Mоnаð modes lust mid mereflodeforð to feran, þæt ic feor heonanofer hean holmas, ofer hwæles eðelelþeodigra eard gesece.Nis me to hearpan hyge ne to hringþegene to wife wyn ne to worulde hyhtne ymb owiht elles nefne ymb yða gewealc.

(«Желание моего духа толкает меня в странствие через волны открытого моря, говоря мне, дабы там, за холмами воды и страной китов, искал я страну незнакомцев. Нет у меня настроения играть на арфе, не нужно мне колец в подарок, нет мне радости в женщинах, нет удовольствия в этом мире, нет дела до чего–либо иного, и только бегущие волны манят меня»(377)[461].)

Менее подходящего момента для этой песни Эльфвин выбрать не мог. Королевские чертоги, куда он приглашен петь, переполнены охотниками–данами и закаленными в сражениях воинами, и все они в один голос заявляют, что если уж Эльфвин считает, что лучше плавать по морю, нежели получить богатые подарки, то пусть катится на все четыре стороны. Наградой за песню становится обструкция, Эльфвин превращается в «бродягу», в «лунатика». Альвин Лаудэм из «Записок клуба Любомудров» представляет собой, по–видимому, новое воплощение Эльфвина. Однажды памятным ветреным вечером 1954 года он «ловит из воздуха» семь только что процитированных строчек, с той только разницей, что строчки Лаудэма: 1) приведены в древнемерсийской, а не в обычной древнезападносаксонской транскрипции и 2) вместо строчек третьей и четвертой вставлен и другие, а именно:

…obaer gaarseggaes grimmae holmasaelbuuina card uut gisoecae

(«За ужасными горами древних вод, во Внешнем Мире, ищу я страну тех, кто дружен с альфами»(379).)

Второй несколько раз повторяющийся древнеанглийский отрывок, на «тот раз принадлежащий самому Толкину, звучит так:

Thui cwæth Ælfwine Wídlást:Fela bith on Westwegum werum uncúthrawundra and wihta, wlitescéne land,eardgeard elfa, and ésa bliss.Lýt aénig wit hwylc his longath síethám the elfsithes eldo getwæfeth.

(Так сказал Эльфвин дальностранствующий: «Много в западных краях неведомого людям, много чудес и странных созданий, в стране прекрасной и приятной, на родине эльфов, в благодати богов. И не знает человек, о чем он тоскует, если преклонный возраст запирает ему возвращение туда».)

На этот раз в «Забытой Дороге»(380) эти строки являются (снова во сне) Альбуэну, подростку XX века, и он пересказывает их отцу. Однако этот пересказ тоже приходится не к месту. В устах юноши, который пересказывает их старику, они звучат оскорбительно (тем более что старик–отец находится фактически при смерти), и, едва успев их произнести, Альбуэн «внезапно пожалел, что перевел их». И действительно, отец замечает, что Альбуэн мог и не пересказывать эти строки: ведь его старому отцу остается только forthsith, насильственное путешествие в Смерть, куда были посланы Бэда Достопочтенный и Ниггль (см. выше, с. 93), a eftsith — возвращение — ему заказано. Во второй раз эти строки являются уже Лаудэму из «Записок клуба Любомудров», с той только разницей, что к ним прибавляются на этот раз еще два слова: теперь Ælfwine Wíplást, «Эльфвин дальностранствующий» — Eadwins sunu, сын Эдвина (или Одуэна). Однако в «Записках» Альвин Лаудэм никак не может причинить боли своему отцу пересказом странного видения: его отец не дождался Eldo — старости. В 1947 году он вышел в море на лодке под названием «Эарендел», и с тех пор его никто никогда не видел. Возможно, он подорвался на плавучей мине, но не исключено, что ему все же удалось отыскать aelbuuina card, eardgeard elfa, о которой говорят оба стихотворения, — остров, где живут «друзья эльфов», родину самих эльфов.

В этих повторяющихся отрывках тема одна и та же: где–то на Западе существует–де Земной Рай, о котором известно только избранным «друзьям эльфов», жителям Древней и Новой Англии. Знание об этой западной земле вызывает в человеке смутное желание туда попасть — langoth. Однако путь в этот Рай отрезан — для одних препятствием становится старость (как у отца в «Забытой Дороге»), для других — физическая невозможность туда добраться (в некотором роде это и есть тема помещенной в «Забытой Дороге» пространной дискуссии о механических приспособлениях у К. С. Льюиса). Истолковать эти мотивы нетрудно. Во–первых, сразу возникает неизбежное подозрение, что неудовлетворенные визионеры (Эльфвин, Альбуэн, Альвин Лаудэм) — лишь отражения самого автора. Однако следует добавить, что и отцы — тоже отражения автора: как исчезнувший отец Лаудэма, так и близкий к смерти отец Альбуэна. Повторяющаяся пара «отец–сын» во всех случаях указывает на некий диалог, происходивший внутри самого Толкина, да и весь сценарий «Записок клуба Любомудров», с прозрачными именами персонажей, и не что иное, как разговор автора с самим собой. Можно сказать, что одна половина души Толкина понуждала его стремиться за море, к видениям Рая, и пренебречь миром, а другая твердила, что все это — только пустая трата времени. А заодно угрожала ему тенью Eldo — старости, что удивительно, ведь Толкину не было еще и пятидесяти. И еще одно указание на «раздвоение личности» автора выходит на поверхность в «Забытой Дороге» — когда в Нуменоре Элендил слышит песню некоей Фириэль и его сердце невольно замирает при этих звуках. Странно, что он так реагирует на эту песню, поскольку именно так — Фириэль — звали «смертную деву», которая, в другом произведении Толкина (стихотворении, написанном в 1934 г.) (см. с. 467–468, выше, и 713–714, ниже), отвергла путешествие на Запад, заявив при этом с некоторым даже удовлетворением: «Уйти отсюда я не могу — / Ибо Землей рождена!» Неужели Фириэль все–таки передумала и приняла предложение эльфов? Правда, в таком случае она, по–видимому, не добралась до Валинора и других Истинно Бессмертных стран, а задержалась в Нуменоре. Здесь следует добавить, что Фириэль(381) — это еще и одно из имен Лутиэн, эльфийской девы, которая сама избрала жребий смертных

Скорее всего, окончательного и полного значения всего этого вороха раздвоений, двоений, посланий, реинкарнаций разгадать не удастся никогда. Однако совершенно ясно, что главной темой для Толкина — по крайней мере, так представлялось ему самому, когда он предавался сочинению этих зацикленных на себе текстов, — была Смерть: ее боль и неизбежность, желание уклониться от нее, долг смириться со своим жребием и невозможность от него избавиться. И материал для «той темы Толкин извлекал не только из художественной литературы или из снов, но также из данных истории и археологии. Отец Лаудэма попытался убежать от смерти физически — в лодке под названием «Эарендел». Возможно, он достиг цели, но, скорее всего, это ему все–таки не удалось. Толкин неоднократно повторял, что хорошо известный обычай хоронить умерших в кораблях, распространенный некогда в Англии и Скандинавии, доказанный реальными захоронениями внутри кораблей, раскопанных археологами в Саттон–Ху и Венделе (Швеция), возможно, были мотивированы тем же побуждением — убежать от смерти. Он говорил, что этот обычай восходит к вере (или воспоминаниям о вере) в то, что на Западе есть страна, где правят боги и куда «должны перенестись окутанные тенью мертвые, захватив с собой тени всего, чем они обладали при жизни, — те мертвые, которые уже не обретут Истинного Запада в своем прежнем теле. Поэтому и в более позднее время многие хоронили своих умерших в кораблях и торжественно пускали эти корабли вплавь — прочь от западных берегов древнего мира»(382).

Однако даже это верование кажется чуть более позитивным по сравнению с успехами нуменорцев в достижении если не бессмертия, то умения сохранять трупы неистлевшими. Для тех, кто остался по эту сторону Морей Разлуки, мир стал казаться унылой пустыней, бесплодной землей из песни Треовина(383), той самой, о которой говорится в стихотворении о Короле Шеве из «Забытой Дороги» (правда, эта песня передана здесь не аллитеративным стихом, а прозой):