Прусская невеста - Юрий Васильевич Буйда

Мальчик ничего не слышал, кроме биения своего сердца, и он не знал, что земля вертится, и что такое до-диез – этого он тоже не знал, но кивнул.

На рассвете старуха перешагнула порог дома, где жила роженица, и ее подвели к младенцу, лежавшему в лубяной колыбели. Провела рукой по лицу новорожденного и сказала:

– Мужчина.

– Василий, – сказал Иван, ее праправнук, который стоял рядом, опираясь на костыль. – Василием назовем.

Старуха выпила кружку самогонки, съела кусок хлеба с солью, закурила трубку и отправилась в обратный путь. На этот раз ее сопровождала только собака.

Осенью на фольварк нагрянул красный кавалерийский эскдарон.

По приказу командира кавалеристы обыскали конюшню, хлев, ригу, сараи, но перед хозяйским домом остановились в нерешительности – здание от крыши до крыльца было заткано плотной густой паутиной. Когда командир шашкой прорубил в паутине вход, бойцы сняли шапки и ступили во тьму, часто крестясь и вздрагивая.

На кровати в спальне они нашли иссохшее тело старухи, сжимавшей зубами прокуренную трубку, а на полу – иссохшее тело черного пса, уронившего голову на лапы.

Красные кавалеристы похоронили старуху на маленьком семейном кладбище, дали залп из ста сорока винтовок и помчались к лесу, безмолвные и голодные, и каждый из этих ста сорока мужчин чувствовал, что стал свидетелем чего-то значительного, может быть великого, хотя выразить их чувства слова не могли, а мог только тот грозный звук, который при вращении издает Земля…

Старуха много лет жила одиноко, далеко от родни, никого в гости не приглашала, ни к кому не напрашивалась, поэтому о ее смерти узнали не сразу. Лишь следующей весной пастухи сообщили, что в ее доме кричат вороны и ночуют сойки, а на семейном кладбище прибавился холмик. Летом, когда на дорогах не стало вооруженных людей, мужчины поставили на ее могиле крест.

А через несколько лет судьба семьи изменилась.

Умер праправнук старухи – Иван Григорьевич Буйда, который служил рядовым в 115-м пехотном Вяземском генерала Несветаева полку, в боях под Сморгонью был тяжело ранен и 20 июня 1916 года уволен из армии по состоянию здоровья. Спасаясь от голода, его вдова Татьяна посадила детей в телеги, сунула несколько золотых немецких марок за щеку, обрез под юбку и отправилась на юг, куда перебрались соседи и родственники, устроившиеся на Украине, в Донецкой области, неподалеку от Доброполья. Там они пережили еще один голод.

Ее сын Василий – мой отец – попал в тридцать девятом в Борисовское кавалерийское училище, которое через два года было преобразовано в танковое. В июне сорок первого курсанты училища несколько дней держали оборону близ переправы через Березину, неподалеку от Толочина. Отец говорил, что они все погибли бы, не подоспей им на помощь полковник Яков Крейзер с его мотострелковой дивизией.

8 июля 1941-го Толочин был захвачен танками генерала Вальтера Неринга, а вскоре в местном гетто были уничтожены евреи, то есть каждый пятый житель города.

После выхода из окружения отца направили в Саратов, в танковое училище. Потом была война, снова война, а после войны – лагерь «ее» литера «л» Сталинградгидростроя, «бериевская» амнистия в пятьдесят третьем, переезд в русскую Прибалтику – в Калининградскую область, где через год в семье появился сын.

А в самом конце шестидесятых к нам приехала бабушка – Татьяна Кондратьевна.

Она-то и рассказала мне о слепой старухе, черной собаке и красном кавалерийском эскадроне, обнаружившем иссохшее тело хозяйки фольварка, которое было похоронено на семейном кладбище в лесу.

– А откуда крестьянка знала про до-диез? – спросил я.

– Наверное, в школе училась, – сказала бабушка. – У поляков. Или в монастыре.

– Я своими глазами видел бумагу, – сказал отец, – в которой черным по белому было написано, что слепая была крещена в 1794 году. А соседи говорили, что в 1812-м она видела Наполеона. Французский император вошел в церковь, где крестили ее первенца, снял треуголку, отвесил ей поклон и взял младенца на руки. Но тогда она была зрячей и красивой.

Однако ее имени ни бабушка, ни отец не смогли вспомнить: то ли Янина, то ли Анна…

В истории нашей семьи слишком много легенд, чтобы я поверил в байку про Наполеона.

Лишь позднее я узнал, что Наполеон действительно был в Толочине в те ноябрьские дни 1812 года, когда русский авангард под командованием генерала Карла Ламберта захватил Борисов и мостовое прикрытие на Березине, через которую собирались переправляться французы.

Через десять лет бабушка умерла, а вместе с нею ушла в глубокую тень и история слепой Анны-Янины.

После смерти родителей я все чаще вспоминаю мою слепую прапрапрапрабабушку, может быть, потому, что моя память – ее последнее пристанище.

Много раз я пытался написать о ней, но не мог довести дело до конца, потому что ничего не знаю об этой женщине.

Она родилась в тот год, когда во Франции казнили Робеспьера, а в Польше Тадеуш Костюшко поднял восстание, после поражения которого его родина подверглась новому, третьему разделу между Пруссией, Австрией и Россией.

Еще в начале XVII века Лев Сапега, Великий канцлер литовский, построил в Толочине школу при коллегиуме иезуитов, больницу для бедных и костел. В начале XIX века базилиане устроили в городе монастырь и школу.

Возможно, Анна-Янина и узнала про до-диез от какого-нибудь ученика или выпускника этих школ, а может быть, училась грамоте в православном Успенском монастыре.

В те годы большая часть земель в Оршанском уезде принадлежала полякам, и не исключено, что Анна-Янина была либо дочерью прислуги, либо женой мелкого шляхтича, владевшего фольварком.

Ее дети, внуки и правнуки участвовали в русско-турецких войнах, во время Крымской войны один из них служил в отряде Липранди, уничтожившем бригаду легкой кавалерии генерала Кардигана, цвет британского дворянства, другой сражался с турками на Шипкинском перевале, ее праправнук, мой дед, – с немцами в первой германской, прапраправнук, мой отец, – с немцами во второй германской.

Она нигде не бывала дальше Толочина.

Даже когда жители окрестных деревень семьями отправились поглазеть на первый поезд, который должен был пройти по проложенной в 1871 году Московско-Брестской железной дороге, она осталась дома.

Центром ее мира был фольварк, окруженный лесами и болотами. Здесь сеяли рожь, лен и гречиху, сажали картофель, держали коров, лошадей, свиней и пчел, варили сыр и пиво, охотились, читали Псалтырь, рано ложились спать…

Люди вроде Анны-Янины обладали знанием, которое сегодня утрачено, кажется, безвозвратно: они понимали и ценили жизнь, идущую своим чередом.

Анна-Янина за всю свою жизнь, за 125 лет, не сделала ничего