Потопленная «Чайка» - Ордэ Соломонович Дгебуадзе

Из дома выглянул хозяин. Спустившись вниз, отогнал собак. Принял нас радушно, пригласил в комнаты. Добродушно улыбнулся:

— Как только увидел лежащих на земле, сразу понял, что это штучки Бекве. Моих собак все боятся, только этому вот, — он рассмеялся и легонько ткнул Бекве в грудь, — все нипочем.

— Может быть, вы не знаете, что теперь Бекве нельзя показываться на людях, — обратился Дата к хозяину, но тот не дал ему договорить:

— Знаю, знаю, все знаю.

Он нас усадил, и сам уселся.

— Я не закрывал перед ним дверей и тогда, когда, по правде говоря, его приход бывал мне не очень-то приятен. Да, да! И не потому, что я кого-то боялся. Просто было стыдно, что такой парень живет нечестным трудом. Ну, а сейчас — милости просим. Хорошим людям всегда рады. И помогу, чем смогу.

— А где Тоглик? — спросил Бекве.

— В тюрьме, сынок. Всю страну эти проклятые меньшевики превратили в тюрьму. Объявили: ты, мол, тоже большевик. Землю отобрали.

Глаза старика наполнились слезами, и, чтобы гости не заметили его слабости, он вышел из комнаты. Дата проводил его взглядом и долго сидел молча, разглядывая узор на ковре, покрывающем тахту. Ему было о чем подумать.

С юношеских лет все его помыслы так или иначе были связаны с морем, с постоянными заботами о грузах, о погоде, о матросах. И он не очень задумывался, хорошо или нет устроен мир. А вот сейчас, когда он каждый день сталкивался с несправедливостью и насилием, стал понимать, что до сих пор был глух и слеп и видел мир лишь через маленькое оконце своей шхуны. Люди борются с беззаконием и произволом, а он, Дата, скрывается и бесцельно бродит в горах.

— Эх, если б рядом был мой рулевой Антон Гергеда, он бы посоветовал, что делать и как быть, — вслух сказал он.

Хозяин вернулся, провел нас в соседнюю комнату.

— Отдохните, а вечером я устрою вас в надежном месте. Мой дом на примете, и нужно быть очень осторожными.

Дата лежал с открытыми глазами и сосредоточенно о чем-то думал. Потом повернулся ко мне.

— Джокия, ты можешь пойти в Сухуми? — Он испытующе посмотрел на меня.

— Я готов! — тотчас же согласился я.

— Пойди в ресторан «Колхида», спроси хозяина. Он мой старый друг. Богатый человек! Многих знает. Передай мою просьбу. Если кто-нибудь и может разузнать, где сейчас Мария, так это именно он.

Я кивнул в знак согласия и встал. Больше он ничего не говорил, отвернулся к стенке. Через полчаса я уже был в пути.

Двухэтажное голубое здание гостиницы «Колхида» стоит прямо напротив базара. Ресторан еще не открывали, и я смешался с толпой крестьян. Было десять часов утра, когда я вошел в голубую дверь и спросил господина Эсванджия.

— Его не будет до двух часов дня, — ответил мне буфетчик.

Делать было нечего, я пошел на набережную, устроился в укромном уголке и как следует выспался.

В три часа я снова пришел в «Колхиду». Эсванджия выслушал меня внимательно и, хотя при упоминании имени Дата побледнел, все же сказал:

— Приходи через три дня. Может быть, удастся кое-что узнать.

Выходя из конторы, я столкнулся с другом моей юности. Он был чуть навеселе, и я понял, что сейчас никуда меня не отпустит. По правде говоря, встреча с ним была некстати, да что было делать! Он обнял меня и повел за занавеску, в маленький кабинет. За накрытым столом сидели трое. Двое с аппетитом ели, третий сидел спиной ко мне, облокотившись на руку и опустив голову. При появлении незнакомого человека все встали. И знаешь, кого я увидел?

— Кого?

— Учану. С красными глазами, бледный, как после долгой болезни, он смотрел на меня, будто умоляя о пощаде. Я ничего не сказал и сел. Хотя с утра я ничего не ел, но мог ли я дотронуться до чего-нибудь, находясь рядом с Титико?! Стаканы осушались за стаканами, а мне и кусок в горло не лез.

Пир задал в честь Титико двоюродный брат его невесты. И угощал на славу. Захмелевший тамада, мой друг, встал и начал очередной тост. Изъяснялся он сперва несколько туманно.

— Из этого сосуда, — начал он, поднимая большую хрустальную чашу, — я хочу выпить за прекрасное человеческое чувство. Если в жизни есть что-то хорошее, что-то благородное, оно всегда связано с этим чувством: чистый, добрый и честный человек в этом мире не может жить без этого чувства. Оно вдохновляет нас, облегчает нам жизнь, Да, я поднимаю тост за чувство, которое зовется дружбой. Да будет благословен тот, кто не обменяет друга на мешок золота, не продаст его.

Тамада поднял чашу, как знамя, и приказал:

— Ни одной капли не оставлять!

Зазвенели бокалы. Некоторое время Учана стоял растерянный, потом, не отдавая себе отчета, протянул чашу в мою сторону, чтобы чокнуться со мной. У меня помутилось в голове, я отвел свой бокал от руки предателя.

— Титико! Этот тост тебя не касается, не пей его! — сказал я и одним махом осушил свой бокал.

Несчастный не сказал ни слова и, как побитая собака, опустил голову. Тамада нахмурился. Все поняли, что между нами существует какая-то тайна. За столом воцарилось молчание. Тамада попытался развеселить нас. Произносил тост за тостом. Все старались сгладить возникшую неловкость. Учана мрачно смотрел в пол и не произносил ни слова. Мой друг протянул бокал Титико:

— Что случилось? Спать захотел? Если не чокнуться, вино теряет вкус, — попытался он сострить. — Вино, пусть будет благословен его создатель, нужно пить так, чтобы ощутить его всеми пятью чувствами, иначе оно быстро опьянит и не пойдет впрок. Сперва нужно взглянуть, какого оно цвета, как переливается в сосуде. Потом дотронуться рукой — холодное или теплое. Затем вдохнуть аромат и попробовать на вкус. Что же еще осталось, какое чувство?

— Слух! — вяло подсказал один из пирующих.

— Верно! Чтобы не оскорбить и это чувство, мы, беспечные и веселые люди, чокаемся, звоном бокалов услаждая свой слух.

Тамада деланно рассмеялся, но его никто не поддержал, даже не улыбнулся. Он растерянно огляделся и сел. Мы тоже опустились на стулья. Вдруг под столом раздался глухой выстрел. Сперва упал парабеллум, потом вниз головой свалилось бездыханное тело Титико. Все в зале вскочили с мест, кинулись к нашему кабинету.