На ладони ангела - Доминик Фернандез

Я помрачнел при этом воспоминании о Фриули. Ведь вероятнее всего, подумал я, погружаясь в отчаяние, что Данило ускользнет от меня так же, как когда-то исчез Свен. Что останется от меня на земле? Череда горестей, досад и неудач. За вычетом нескольких произведений, которые составят память обо мне. С этой мыслью я поднял голову, вытер слезы, которые начали туманить мне взгляд, и спросил у Марии, готова ли она к эпизоду со смертью Апсиртоса.

Ни скандала на этот раз, ни ножниц прокуратуры. Фильм, представленный незадолго до новогодних праздников, получил холодный прием у критиков, разочарованных отсутствием каких бы то ни было скабрезных деталей, какой бы то ни было политической провокации, какого бы то ни было проклятия в адрес Церкви, словом, чего-то, что позволило бы им громко похвалить меня за смелость в предвкушении нового сенсационного процесса, который затеяла бы цензура. Когда узнали, что презентационный вечер будет проходить в парижской Гранд-Опера под патронажем госпожи Помпиду, супруги президента Французской республики, которая подавила майские выступления в Латинском квартале, последовали вежливые комплименты, а затем смущенное молчание.

Мое самое красивое и самое оригинальное творение ожидало быстрое забвение. Мария вновь заперлась в своей квартире на авеню Жорж-Мандель. Она вернулась к уединенной и меланхоличной жизни в обществе своей собаки, которую она выгуливала по пустым авеню угрюмого квартала Трокадеро. К сокровищнице своих нарядов, которые она хранила в маниакальном порядке, прикалывая к ним бумажку с указанием даты, когда платье попало в ее коллекцию, и обстоятельств, при которых она его надевала, быть может, она также добавила, движимая предчувствием, что это будут последние костюмы в ее карьере, тунику и мантию Медеи. Не для того, как мне хотелось бы думать, чтобы почтить высший и мимолетный успех, не соотносившийся в своей ценности с триумфами прошлого, а просто в память о нашей дружбе в Риме, а потом в Турции, и о том удивлении, с которым она открыла в себе, спустя несколько лет после ухода со сцены, таинственный мотив, который питал всю жизнь ее гений.

Даже если бы фильм получил заслуженное признание, трудно было найти более неподходящий момент для его выхода. За несколько дней до Нового года произошло первое из тех драматических событий, которые должны были залить кровью всю Италию. 12 декабря в 16 часов 30 минут в Милане на пьяцца Фонтана — взрыв бомбы в помещении Сельскохозяйственного Банка. Шестнадцать человек погибло, восемьдесят восемь ранено. Беспрецедентный по своей серьезности акт, нанесший удар по всей стране. Кто заложил бомбу? С какой целью? Почему покушались на жизнь невинных людей? Три дня спустя становится известно об аресте анархиста Пьетро Вальпреды. В ту же ночь другой анархист, Джузеппе Пинелли, служащий железной дороги, во время допроса у комиссара Калабрези в помещении миланской префектуры выбрасывается из окна с пятого этажа и разбивается насмерть.

Злые происки? Злоупотребления полиции? Новое дело Дрейфуса? Несколько недель думать о чем-то другом невозможно. Телефон звонил без остановки. Отказываясь фильтровать звонки, мама сказала мне отвечать на них самому.

— Пьер Паоло, это, конечно, не самоубийство. На допросе Пинелли у Калабрези присутствовало еще четверо легавых. — У них были улики против Пинелли? — Никаких улик, кроме того что он анархист. — То есть не было выдвинуто никаких обвинений? — Да никаких, только вот из окна он выбросился. Пьер Паоло, ты должен вмешаться.

— Алло! Калабрези утверждает, что его люди попытались удержать Пинелли, когда он прыгал из окна. Один из бригадиров, как они говорят, сумел схватить его за ноги, но в руках у него остались одни ботинки.

— Чего ты смеешься? — Потому что полиция в своем стремлении оправдаться представила полиции три разных ботинка!

— Ты не забыл, на днях должны были пролонгировать договор с металлургами. — То есть самоубийство Пинелли… — …пришлось бы кстати, чтобы успокоить электорат после осенних забастовок, всех этих пикетов у заводов, студенческих хороводов солидарности. — Бомбу заложили фашисты? — !2 декабря, в день покушения, по чистому совпадению, Совет Европы в Страсбурге готовился исключить из своих рядов Грецию черных полковников.

— Судья не разрешил провести подробное вскрытие, а это могло бы пролить свет на причину коричневого пятна, обнаруженного на затылке трупа. Ты обязан вмешаться, Пьер Паоло. Для тебя это хорошая возможность реабилитироваться!

— Похоже, на этот раз мы пошли правильным путем. Судья допрашивает издателя из Тревизе, Джованни Вентуру, и его компаньона, Франко Фреду, это известные фашисты, поборники Ordine Nuovo[51]. — Какие-то улики? — В их книжном магазине нашли арсенал взрывных устройств, сходных с бомбой на пьяцца Фонтана, а также список с подробными планами всех мест, где этой весной были совершены все покушения: на миланской ярмарке, в поездах в августе… — Они в тюрьме? — Им предъявили обвинение, но отпустили. — Почему? — Почему, почему… Это ты, Пьер Паоло, должен публично задать этот вопрос!

— Заявление Фельтринелли, из заграницы. Он отказывается, по его словам, возвращаться в Италию. Когда горит Рейхстаг, лучше держаться подальше. — Хм, Фельтринелли! Представь себе, у нас есть общий знакомый, художник Джузеппе Дзигаина. Я только что получил от него письмо. Он пишет мне со своей виллы во Фриули, неподалеку от югославской границы, рассказывает, что его навестил Джанджакомо… с накладной бородкой и в черных очках! Он предложил ему комнату, а Джанджакомо пошел спать под тентом в саду. На следующее утро, на заре, Джузеппе обалдел и просто испугался, когда увидел, как его гость, надев военный комбинезон, упражняется в метании гранат по деревьям.

— Новость, Пьер Паоло. После проверки книги записей Красного Креста выяснилось, что за десять минут до падения Пинелли из префектуры вызывали скорую. — А алиби этого железнодорожника? Подтвердилось окончательно, несмотря на потуги дискредитировать двух свидетелей, под тем предлогом, что один — рабочий на пенсии, а другой — светотехник и педик. — И что я по-твоему должен делать? — Рыть землю, Пьер Паоло. Нам нужно твое перо, твоя смелость, твое великодушие. Камилла Чедерна взялась не на шутку. Ты не можешь подарить «Эспрессо» монополию на битву.

— Новая находка Фельтринелли. Он выпустил в продажу в своих книжных магазинах разноцветные конфетки с девизом на обертке: «Раскрась своего легавого в желтый цвет». Мы знаем, что он, как издатель группы 63 и инициатор акций на конгрессе в Палермо, тебя сильно раздражает, но согласись, «раскрась своего легавого в желтый» — это классный удар в поддых, да? Джанджакомо скоро предъявят обвинение, это как дважды два четыре.

— Алло? Ты газеты читаешь? Паоло Фаччьоли, молоденький анархист, которого задержали в апреле за взрывы на Ярмарке в Милане, передал своим друзьям письмо, где он описывает об издевательствах комиссара Калабрези: его допрашивают по семьдесят два часа подряд, запрещают садиться, бьют, рвут волосы, колют булавками в яички. — Ладно, я подумаю, каким образом я могу вмешаться. — Ты больше не можешь стоять в стороне, Пьер Паоло, иначе подумают, что твои стихи про полицейских — это не прикол. — В какой газете ты советуешь мне написать? Я долго выступал в еженедельнике «Вие Нуове»… — О, нет! Только не у коммунистов. Так тебе не удастся реабилитироваться в глазах молодежи, Пьер Паоло. Ты читал, что Калабрези недавно заявил репортеру «Униты»? — Нет. Расскажи. — По делу Пинелли он сказал: «Мы против него ничего не имеем. Это был славный парень, примерный работник. Мы собирались его выпустить на следующий день». В коммунистических изданиях нельзя, точно тебе говорю, Пьер Паоло. Так будет лучше для нас всех, и для тебя в частности. Тебе предстоит серьезная схватка. — Тогда где? — Попробуй в одной из новых газет внепарламентских левых. «Лотта сонтинуа», «Потере операйо», «Манифесте», выбирай сам. — Они все уже наезжали на меня, и по крупному. — Потому что они думали, ты связан с «Вие нуове», с партийными газетами. Они будут страшно рады, если ты у них напечатаешься.

— Алло? Ну все, назад хода нет. Джованни Вентура, издатель из Тревизе, помнишь? И его сообщник Франко Фреда, фашисты… — У которых нашли арсенал в книжном магазине и план всех совершенных и замышлявшихся покушений… — Да. Так вот их только что отпустили за отсутствием состава. — Но все эти улики… — Недостаточно, чтобы начать следствие. — Ничего себе! — как сказал бы Данило. — Власти оставляют черный след и берутся за красный. Во всем должны быть виноваты крайне левые. — Как отреагировала КПИ? — Ты что ребенок, Пьер Паоло? У КПИ нет никакого желания отдавать Христианским демократам монополию и выгоду стратегии давления. Все хотят быть в роли арбитра, стоять над схваткой. — Ну и что? — А то, что после скандала Де Лоренцо и неудачной попытки фашистского путча они заинтересованы в том, чтобы крах левых анархистов попал на первые полосы. Не говоря о реванше, который нужно взять за дикие забастовки осенью, от которых у профсоюзов глаза на лоб полезли. — КПИ никогда не станет подстраиваться под христианских демократов. Она ни за что не пойдет на подлый маневр, заключающийся в том, чтобы обвинить крайне левых в преступлениях, которые совершили фашисты. — Наивняк, ты еще увидишь!