Том 3. Жизнь в смерти - Николай Петрович Храпов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эти мучения продолжались, без существенных изменений, почти месяц, пока этап не остановился на станции Яя, в Сибири. Некоторых женщин, по прибытии, выносили на примитивных носилках.
В колонии, при распределении, Вера немало перенесла искушений. Лагерные работники, отметив ее внешность, пытались ее сразу устроить, в выгодные для них условия, но она категорически от всего отказалась, а согласилась работать и находиться со всеми заключенными женщинами вместе, не отделяясь от них.
Колония заключенных женщин специализировалась на швейной фабрике по изготовлению верхней и нижней одежды для заключенных в лагерях всей страны. Там оказались и Вера Князева с Зоей Громовой. Условия труда были очень тяжелы, прежде всего, по практически невыполнимым нормам выработки, наложенных на женщин. А от этого, в первую очередь, зависело и без того скудное питание. В колонии, хотя и был ларек для заключенных, но бедные женщины, при всем своем старании, могли, в лучшем случае, заработать на кусок мыла и моток ниток. Кроме того, в ларьке не было никакой возможности купить самое необходимое, насущное — так как его не было. Голод довел основное население женщин до крайнего истощения и массами уносил в могилу и самых молодых, и старых. Лишь незначительная часть заключенных, кое-как сохранились в нормальном виде: либо за счет связи с вольнонаемными, либо незаконного доступа к продуктам, а то и, хуже того, за счет своей женской чести.
Вера с Зоей Федоровной переносили все, довольствуясь по вечерам, хоть свежим сибирским воздухом; но вскоре их силы стали заметно истощаться.
Труд на фабрике изматывал силы настолько, что женщины с большим трудом добирались до жиденького, холодного супчика и до постелей. Первое время заключенные, с первого дня недели, ожидали воскресенья с тем, чтобы хоть сколько-нибудь отдохнуть, обшить себя, забыться от фабричного шума, в том или ином обиходить себя. Дорог он был и для Веры, ей хотелось найти «своих», отвести душу в дорогой беседе, ободрить и утешить друг друга, но в таком многолюдий, она еще никак не могла встретить «своих». Впоследствии и этого, единственного жизненного блага, их лишили. По всей фабрике воскресный день был объявлен обязательным рабочим днем, с использованием его на штабелевке сплавной древесины, так как там оказался, по выражению администрации, прорыв из-за недостатка мужчин.
Таким образом, воскресенье превратилось, вместо отдыха, в день подневольного, «каторжного» труда.
Заключенных женщин поднимали рано утром и несколько километров гнали пешим этапом по тайге к месту сплава. Там они, надрываясь, должны были, вымокшие в реке бревна, закатывать вверх и укладывать в штабеля. Для многих женщин — это казалось просто непосильным и гибельным. В числе тех, кто отказался от этого убийственного труда, была и Вера. Целые потоки самой ужасной брани, угроз и других мытарств обрушились на нее от заключенных женщин, приставленных с целью надзора. Так продолжалось несколько воскресений.
Последний раз — все это обрушилось с небывалой силой. В довершение всего, конвоир с яростью толкнул ее в грудь; она упала на землю и зарыдала в полный голос. Здесь, окружающие женщины, пришли в такую ярость и, не владея собой, готовы были растерзать конвоира, но подоспевший начальник остановил их. Конвоира немедленно убрали, и никто в тот день уже не видел его. Веру положили на охапку сена; и начальник, после подробного опроса, приказал вечером отвести ее в санитарную часть. Она была настолько истощена и взволнована происшедшим, что не в силах была своими ногами дойти до колонии. Вечером, по прибытии в колонию всех рабочих, ее привезли в санчасть на подводе, с подобными ей.
Осматривала ее пожилая женщина-медработница, но, к удивлению Веры, очень любезная: звали ее Вера Ивановна, как и Князеву.
— Скажите мне, милая, что с вами, вы крайне истощены? На что вы жалуетесь? — ласково спрашивала Вера Ивановна.
Князева посмотрела ей в глаза и заметила ту неподдельную доброту, какую она видела у своей мамы. По правде говоря, она, действительно, заболела очень серьезно, но, по установившимся правилам среди заключенных, врачам не жаловались, потому что больных, в таком случае, забирали в санчасть на стационар, где они, за редким исключением, умирали. Князева почти не сомневалась, что она заболела дизентерией, но, так же как и многие, решила никому не жаловаться, а лучше умереть безмолвно, на своей постели. Но, прочитав в глазах Веры Ивановны доброту, она, сквозь навернувшиеся слезы, тихо ответила:
— Простите меня, мне неудобно вам было говорить, я и стесняюсь и… ну, в общем, ладно, мне почему-то вам хочется открыть. Я, видимо, заболела дизентерией.
Вера Ивановна немедленно ощупала ее руки, затем лоб и, найдя, предварительно, другие признаки, сказала:
— Милочка! Да, как вы смеете так говорить, ведь это вопрос жизни или смерти! Немедленно надо было сообщить о себе, как только вы заболели. Вы меня, действительно, пугаете. А ну-ка, разденьтесь, я осмотрю вас внимательней, и, возможно, придется вас оставить у себя.
— Ну, что ж, я готова!.. Только прошу вас, если я отсюда не выйду, то сообщите моей бедной мамочке всего несколько слов, а именно: «Мама, я ушла совсем, не жди… ушла к моему Господу», зовут меня тоже Вера Ивановна… Князева, адрес я вам скажу после.
— Так вы что, христианка? — спросила ее, осматривающая мед-работница, — А за что вы арестованы? — закрыв плотнее дверь и обняв Князеву, спросила она уже вполголоса.
Вера доверчиво подняла на нее свои голубые глаза и ответила с торжеством:
— Да, я христианка — член Церкви Иисуса Христа и приговорена на десять лет, вот, таких мучений, за моего Господа.
— Милая моя, дорогая моя, сестра моя в Господе, позволь мне обнять тебя и сердечно поприветствовать, я тоже… — со слезами радости и волнения, обняла она Князеву. — Я, Вера Ивановна Жидкова (по отцу), сестра Якова Ивановича Жидкова — служителя Союза Евангельских Христиан в Ленинграде. Знаешь, наверное? После смерти моего дедушки, Ивана Жидкова, бабушка осталась вдовой, но впоследствии вышла замуж за известного первотруженика Евангелия в России, еще времен И. Г. Рябошапки, книгоношу и пламенного проповедника — Якова Деляковича Делякова, который для моего отца, Ивана Ивановича Жидкова, был отчимом. Я тоже христианка и тоже
