Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе - Татьяна Илларионовна Меттерних
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы были сердечно приняты хозяином замка, бывшим в своё время командиром Павла в Канштате. Его жена Маргарита, замечательная личность, относилась ко всем взлетам и падениям собственной и нашей судьбы легко и со здоровым юмором. Хозяин замка был несколько месяцев тому назад по той же причине, что и Павел, уволен из вермахта. Один его шурин пал на фронте, другой, принц Бертольд фон Баден, тяжело ранен. Брат Маргариты, принц Филипп, служил в британском флоте, и родственники из-за границы начали налаживать с ними связь.
Нашлась комната для мама и папа. Павел и я расположились в гардеробной хозяина, а наши спутники получили удобные места во дворцовых помещениях. Здесь мы могли остаться на несколько дней и дать отдых лошадям.
Состояние моего здоровья было ещё не вполне нормальным, но защищённость и покой, а также первая теплая ванна в течение всего пути и первые чистые льняные простыни, с тех пор как мы покинули Кёнигсварт, и прежде всего родственное по духу и приятное общество наших хозяев быстро поставили меня на ноги.
Сейчас мы могли подумать, как отправить моих родителей в Баден-Баден, так как уже год назад я заказала для них комнаты по соседству с городом. К счастью, приехал как раз знакомый хозяев, будущий изобретатель и изготовитель клея «UHU» – продукта, который превратил его начинание в фирму с мировым именем и принёс ему позднее богатство. Он ехал как раз в Баден-Баден на грузовике через Лангенбург и пообещал доставить папа и мама скорейшим путем к месту назначения.
Это было непростое прощание, так как после всех перенесённых опасностей мы шли навстречу неизвестному будущему; но я успокоила обоих, что наше расставание ненадолго. Как только я встану на ноги в Йоганнисберге, я приеду к ним и там мы посмотрим, что делать дальше.
Когда однажды утром я пошла гулять с Маргаритой и её близнецами, она вдруг отпустила детскую коляску и побежала к джипу, чтобы броситься в объятия американского офицера, сидевшего за рулём. Это был друг юности Павел Чавчавадзе, который приехал, чтобы разузнать, как живётся ей и Фридель. Такое искреннее, открытое, сердечное приветствие повергло в изумление всех присутствующих, как американцев, так и местных: они стояли разинув рты.
Наполовину русский, наполовину грузин, с бурным кавказским темпераментом, Чавчавадзе полностью завладел вечерней беседой. Военные песни, остроумные подражания, цыганские песни так и сыпались из него. Потом вдруг он впал в глубокую задумчивость, которая так неожиданно овладевает русскими и так же быстро проходит. Быстрая смена детской весёлости и задумчивость мудреца вводили, вероятно, в заблуждение его слушателей.
Для меня эта встреча была такой, словно я встретила брата.
Только оккупационные власти обладали нормальными возможностями связи, для нас же в течение месяцев не было ни телефона, ни почты. Новости передавались из уст в уста, как в стародавние времена, и у каждого было что рассказать о невероятных приключениях и событиях.
Так и мы принесли с собой новости о последних событиях в нашей местности, а сами, в свою очередь, жадно интересовались тем, как здесь, на Западе, люди пережили конец войны. С продолжением пути мы не слишком спешили, помня испанскую пословицу: «Лучше жить с тем, что есть, чем искать лучшего, которого ещё никто не знает».
Но наши французы сидели рядком на перилах моста, как вороны на шесте, и постоянно торопили: «Когда поедем дальше?». Подстегиваемые этим vox populi (гласом народа), мы не могли уже больше тянуть. Хозяин дал нам письмо к своему служащему в Вейкерсхайме, где находился замок XVI века в стиле ренессанс, расположенный на окраине одноименного городка.
Мы прибыли туда вечером в семь часов, как раз перед началом действия комендантского часа. Огромное здание было похоже скорее на музей, чем на господский дом. В предвоенное время (и вскоре после этого снова) его посещали многочисленные группы туристов, которые в тапочках скользили мимо открытых дверей, чтобы бросить взгляд в комнаты, отгороженные толстым красным шнуром. В замке содержалось внушительное собрание рыцарских доспехов, оружия, фарфора и мебели времени их изготовления. Рыцарский зал с его фантастическими фресками и стенами в жизнерадостных красках вкупе с оленями величиной с натуральных, которые возвышались на колоннах из искусственного мрамора, походил на монументальный торт к детскому дню рождения.
Парадная кровать на втором этаже была застелена мягкими, как шёлк, простынями, на них – высоко взбитые подушки с белыми кружевными воланами. Но артиллерийский снаряд выбил часть стены, и сейчас здесь зияла огромная дыра; пыль и осколки были убраны самым тщательным образом. Погода была теплая. Лежа в большой кровати под обтянутым бархатом изогнутым балдахином, мы могли смотреть из-под выцветших, карминно-красных шёлковых занавесок над нею на освещенные луной поля.
Французы спали на матрацах в Оружейном зале. Находясь под сильным впечатлением от окружающего, они осмеливались говорить лишь шёпотом, словно боясь призвать духов отдаленных хоенлоэских предков.
На следующий день мы поехали дальше – в Броннбах к Лёвенштейнам, которые были нашими соседями в Богемии, а здесь жили в своём летнем поместье.
Княгиня Каролина Лёвенштейн, итальянка по крови, была благодарна за легкую беседу в эти чрезвычайно серьезные времена – в Кёнигсварте она часто навещала меня. Когда я увидела её год назад в Броннбахе, уже наступило полнейшее затишье в общественной жизни. Виной этому было отсутствие всяких средств транспорта; чтобы выйти из этого положения, мы пользовались лёвенштейновской пивной повозкой, чтобы навещать далеко живущих соседей, которые часто были более чем удивлены, когда видели нас въезжающими с бренчащими бутылками. Действительно, мы поставляли пивные ящики в лежащие на нашем пути пивные. Князь Карл был слегка шокирован, когда узнал об этом.
Наши судьбы с тех пор не слишком изменились к лучшему. Каролина выбежала нам навстречу, чтобы поздороваться, окруженная шестью прелестными детьми. Она давно уже не слышала ничего о своём муже и была от этого вне себя от горя и тревоги; его последнее письмо было из Кёнигсберга, пожалуй, одного из самых дурных мест, чтобы встретить там конец войны. Раздираемая отчаянным ожиданием известий, она считала сообщения оттуда единственно важными. Это дало мне благодарно понять, каким счастьем было для меня иметь рядом с
