Избранное - Оулавюр Сигурдссон

Однажды тихим осенним вечером я шел по Эйстюрстрайти, намереваясь засесть за перевод очередной главы романа для «Светоча». Вдруг меня окликнули. Обернувшись, я увидел молодого рыбака из Дьюпифьёрдюра, моего ровесника, мы даже конфирмовались вместе. Это был Аусмюндюр Эйрикссон, Мюнди, — в детстве он славился умением запускать воздушного змея и пользовался репутацией непревзойденного ловца рыбок-подкаменщиков.

— Палли! — крикнул он.

— A-а, Мюнди!

Он повзрослел и улыбался немного иначе, но, похоже, мы одинаково обрадовались друг другу. Когда мы виделись последний раз — это было в конце зимы, — он только что получил письмо из дому и рассказывал новости из родных мест: пристань решено удлинить, Унндоура поссорилась с председательшей, Катрин из Камбхуса почудилось, будто она видела привидение, доктор Гисли опять вылечил от мигрени жену знаменитого умельца Йоуакима, вынув у нее из уха двух рыб — ската и полосчатую зубатку. Еще Мюнди рассказывал тогда, что живется ему хорошо, и на траулере ходить нравится, а перед Новым годом подфартило, и он неплохо заработал. На прощание он важно спросил, не заметил ли я чего-нибудь. Я ответил, что нет, и тогда он показал мне кольцо на безымянном пальце и фотографию своей невесты, статной девушки с пухлыми щеками, дочери крестьянина из Южной Исландии, она работала прислугой в семье коммерсанта где-то на окраине Рейкьявика. Они лишь вчера обручились и обещали друг другу сыграть свадьбу, как только Мюнди заработает немного денег, самое позднее через год.

— Ну как дела? — спросил я теперь, когда мы прошли мимо дома, где английский детектив ждал, пока я высплюсь и сяду за перевод.

Мюнди помедлил с ответом.

— Да так себе, — неуверенно пробормотал он, смахивая волосы со лба, а потом мрачно добавил: — Вообще-то, хуже некуда.

Он был без шапки и перчаток, ростом пониже меня, но куда шире в плечах и крепче. Здоровое тело и необычайно выносливый, мощный организм. Пальто, облегая грудь, топорщилось так, словно он прятал что-то за пазухой.

Я спросил, чем он озабочен, не случилось ли чего.

— Я все на той же посудине.

— На траулере?

Он кивнул.

— Ну и как?

— Терпимо.

Я поинтересовался, не ходили ли они с уловом в Англию.

— Ходили.

— Наверное, это опасно…

Мюнди пожал плечами и оглянулся на витрину.

— Кому-то нужно ходить… А ты чем занят? Все в журнале?

— В журнале.

— Так и пишешь?

— Куда деваться-то, — неопределенно обронил я и поспешил перевести разговор на другую тему. — Что нового дома?

— Да ничего особенного.

Такой сдержанности я от Мюнди никак не ожидал. Мы всегда считались добрыми друзьями, и вообще я знал Мюнди как парня веселого и нравом довольно буйного. По крайней мере когда стриженым мальчишкой запускал змеев или самозабвенно удил рыбу.

— Как родители? — спросил я.

— Хорошо.

— Не хотят переехать в Рейкьявик?

— Нет.

Думая, что он спешит на свидание с невестой и попутчики ему не нужны, я поубавил свое любопытство, замолчал и мысленно вернулся к переводу для «Светоча». Безлюдная редакция, работа до полуночи — если ее можно назвать работой — наверняка спасут меня и в этот вечер.

— Ну ладно, Мюнди, — сказал я, замедляя шаг, — будешь писать родителям или звонить, передавай привет.

Мой друг детства приостановился и посмотрел в переулок, ведущий к порту, на Хабнарстрайти. Потом, не вынимая рук из карманов пальто, мрачно проговорил:

— Рад был тебя видеть.

— Что?.. А-а.

— Думал, не встречу никого из знакомых. Куда направляешься?

— Хотел попереводить немного.

Он молчал.

— Впрочем, это можно и отложить, — добавил я. — Не к спеху.

Мюнди по-прежнему смотрел в переулок.

— Может, сходим вместе в порт, — сказал он. — Потолкуем где-нибудь в пивной.

Я почувствовал благодарность и в то же время искренне обрадовался. Спокойно пройтись со старым другом и поболтать немного, вместо того чтобы торчать одному в редакции, копаться в словаре, грызть карандаш и гнать от себя навязчивые воспоминания.

— Когда вы пришли, Мюнди? — спросил я.

— В шестом часу.

— А когда отчаливаете?

— Завтра.

— Покажи мне свою каюту, — попросил я. — Где стоит ваш траулер?

Он покачал головой.

— Не хочу я заходить на эту лохань, ведь на берегу у меня осталось всего несколько часов!

— А что делать в порту?

Он отвел глаза в сторону.

— Гулять!

Несмотря на его чуть небрежные интонации, я уже не сомневался, что мой друг чем-то опечален. Он плавает в Англию, подумалось мне, и никто не может поручиться за его жизнь. Мы миновали здание Пароходной компании и молча остановились на пирсе неподалеку от тусклого фонаря. Здесь я уже не мог не спросить моего друга, как он собирается гулять.

Переминаясь с ноги на ногу, он откашлялся, но не сказал ни слова.

— Разве ты не говорил, что собираешься гулять? — повторил я.

— Говорил! — Мюнди поколебался и раскрыл передо мною ладонь.

Я отлично видел, что в ней были два золотых кольца и три разные фотографии девушки с пухлыми щеками, дочери крестьянина из Южной Исландии, его невесты. Моя голова, как обычно, работала слишком медленно, а когда я наконец понял причину странного поведения друга и хотел было отговорить его, упросить пощадить кольца и фотографии, все это уже летело в ночную тьму.

— Мюнди! — вскрикнул я, вконец растерявшись. — Что ты наделал!

— Так ей и надо, — проговорил он дрожащим голосом, вытащил из-за пазухи полную бутылку, отвернул жестяной колпачок и сделал несколько глотков — как мне показалось, довольно неосторожно.

— Джин, — закашлявшись, пояснил он, вытер горлышко и предложил мне. — Помогает.

Немного погодя он выложил мне все как на духу. У него больше не было невесты. Она изменила, швырнула ему кольцо и на прощание обозвала раззявой. Когда он в последний раз был на берегу, она вела себя несколько странно, но ему даже в голову не приходило, что она связалась с англичанином, спуталась с каким-то чертом в погонах и принимала от него подарки. Но когда она швырнула ему кольцо и обругала раззявой, он заметил разные вещички и безделушки, в том числе огромную коробку конфет и подозрительный шоколад. Вдобавок она откровенно дала ему понять, что зимой выходит замуж, а весной переселяется в Англию. Ее имя, наверное, появится на странице «Моргюнбладид» среди сообщений о свадьбах. Что скажут ребята с траулера, домашние в Дьюпифьёрдюре? Ведь он показывал им ее фото! А Лина из Литлибайра или Катрин из Камбхуса? Эти не преминут позлорадствовать, услыхав такое.

Он стиснул зубы.

— Попадись мне на дороге эта сволочь в погонах, уж я пущу ей кровь!

Мы ходили взад и вперед по темной улице, останавливались на углу за пакгаузом и отхлебывали из бутылки. Решив хоть как-то утешить и подбодрить друга, я незаметно для себя начал рассказывать историю нашей с Кристин помолвки: дескать, и я прошел те же испытания, что и он, потерял с приходом англичан невесту, очаровательную, добрую и красивую, а имя ее вместе с именем какого-то солдата из Ливерпуля уже опубликовано в «Моргюнбладид».

— Да что ты? — перебил он. — Из Ливерпуля?

— Да.

— Она уже вышла за него?

— Официально нет. — Комок подкатил у меня к горлу.

Мюнди вздохнул и сочувственно выругался.

— Кок у нас на посудине, Гвендюр, — он в позапрошлом году был в Ливерпуле — говорит, город дрянь, народ тоже. На улицах одни недоноски, ничтожества. Нищета, туман да заводская гарь, под ногами грязь, дома грязные, все в копоти. Так, наверное, везде в Англии. Наши девчонки… нет, не знают они, что творят. Думают, будут жить припеваючи в чужой стране, где, того и гляди, все взлетит на воздух. Интересно, надолго ли им вскружили голову эти скоты, их тарабарский язык, весь этот сброд, городская вонь, сажа, грязища? Сам черт пожалел бы их на нашем месте. Что хотели, то и получили! Скатертью дорога!

Я только вздыхал.

— Скучаешь по ней? — спросил Мюнди.

Я промычал что-то о злой судьбе и жестоком мире, но Мюнди вдруг так оживился, что думать забыл о страданиях. И, махнув рукой, вселил в нас обоих мужество.

— Да черт с ними, пусть веселятся себе как хотят, — сказал он, — от нас не убудет! Ни капли! Очень надо убиваться из-за каких-то девок, они же вели себя как последние шлюхи! Сами вешаются на солдат — и нас же еще называют раззявами!

Он опять двинулся за угол пакгауза, прибавил шагу и наказал себе и мне забыть их раз и навсегда, при встрече не здороваться, никогда не упоминать в разговоре, не думать и не говорить о них.

— Будь спокоен, они еще вспомнят о нас! Это уж точно!

Он шагнул в узкую щель за пакгаузом, в третий раз отвернул крышку, угостил меня, а потом хлебнул сам.