Только звезды нейтральны - Николай Михайловский

Город этот сохранился в моей памяти в вечном кипении жизни: в лязге портовых кранов и лебедок, в разноголосых гудках буксиров, пароходов, паровозов, в потоках машин, нагруженных апатитом, лесом, бочками сельди, в запахе свежей трески.

Рыбаки торгового флота, моряки, работающие в порту и плавающие по морям и океанам, - все они были люди крепкие, веселые, общительные, любившие вечерком посидеть компанией за семейным столом или собраться в ресторане, поговорить о делах, выпить, побалагурить. Многие из них исколесили всю страну и только в Мурманске обрели оседлость, и только этот город пришелся им по душе, о нем говорили тепло и уважительно.

И те же самые пути-дороги, которыми мы шли, ехали, летали в мирное время, нередко в годы военного лихолетья приводили нас в знакомые места, что было особенно радостно и волнительно. Так, в 1942 году мне довелось снова отправиться в Заполярье в качестве военного корреспондента «Правды».

Стояла крепкая русская зима. По обеим сторонам пути высились снежные горы, даже деревья утонули в сугробах. Навстречу нам тянулись длинные железнодорожные составы с военными грузами для фронта, прибывшими в нашу страну через Мурманский порт. Где-то в поле, среди нескончаемых снегов, поезд остановился, и мы стояли ровно десять часов, стараясь переждать светлое время, чтобы не попасть под бомбежку. Тронулись только с наступлением темноты.

На Кировской дороге не уцелела ни одна станция. Воздушные налеты, пожары - все это было обычное, будничное… На станции Полярный круг вдоль полотна дороги мы увидели совсем свежие воронки. Дома словно обрушились под своей собственной тяжестью. Под откосом валялись вагоны, разбитые, изрешеченные бомбами. Налет был всего несколько часов назад, а железнодорожники уже подвозили на подводах шпалы и восстанавливали путь.

…Поезд подошел к Мурманску в два часа ночи. Мы вышли из вагона. Кругом было темно, пустынно и удивительно тихо, что совсем не вязалось с войной и опасностью, нависшей над городом, о котором очень тревожно говорилось в сводках Совинформбюро.

В этот ночной час я увидел Мурманск совсем другим - мертвым, сонным и, казалось, вконец разрушенным. На месте вокзала чернели одни развалины. У подъезда, где обычно стояло много машин, топталась одинокая лошаденка, запряженная в сани-розвальни.

Свистел ветер, мела пурга, снег слепил глаза. По знакомой дороге я поднялся в гору и среди скелетов зданий, особенно неприглядных в темноте, искал гостиницу «Арктика», что всегда была для приезжих гостеприимной обителью.

Пробираясь на ощупь, я поравнялся с каким-то человеком и спросил:

- Как пройти в гостиницу?

- Да вы рядом стоите. Вот дверь, - пробасил неизвестный и пошел дальше.

Я открыл дверь, вместо вылетевшего стекла забитую фанерой, и вошел с волнением, какое испытываешь после долгой разлуки с родным домом. И до чего же приятно было застать все на своем месте: вестибюль с теми же мягкими креслами и коврами, с той же огороженной стеклянной будкой, в которой восседала портье - маленькая, круглая, как шарик, Дора Яковлевна, со своим черным пушистым котом - бдительным стражем гостиничного буфета.

Дора Яковлевна посмотрела на меня удивленными глазами, точно я явился с того света.

- Откуда вы? - спросила она и, не дождавшись ответа, стала рассказывать: - А мы-то живем как в аду. Вам посчастливилось. Нелетная погода. А то каждый день в шесть вечера прилетают, проклятые, и до шести утра не дают покоя… Вас в каком этаже поселить?

- Все равно.

- Давайте в первый, ближе к убежищу…

Она взяла ключ, и мы пошли в конец коридора. Впереди нас невозмутимо-важно шагал черный кот, сверкая в темноте зелеными глазами.

Я вошел в номер. И здесь все было по-прежнему: кровать красного дерева, покрытая коричневым покрывалом, тумбочка, письменный стол с лампой под зеленым абажуром, ковер на полу. Правда, в комнате ощущалась прохлада, и это не создавало привычного уюта.

Война шла везде. Везде по-разному. Но повсюду - с жертвами и бесконечными лишениями.

Все, чем люди жили, к чему привыкли, что вошло в плоть и кровь, что было дороже самой жизни, казалось, уходит от них. Они не могли со всем этим расстаться. Лучше погибнуть, но здесь, при защите своего родного города. Так думали жители Ленинграда, находившиеся в кольце блокады, и севастопольцы, ютившиеся под развалинами домов. Так думали и жители заполярного Мурманска, всеми правдами и неправдами стараясь остаться здесь, в своем родном городе, будь что будет…

И наверняка в историю Отечественной войны на Севере, рядом со многими боевыми событиями, войдет и тот самый день, когда шумел-гудел переполненный зал мурманского Дома культуры. Это собрался партийный актив города. Говорили коротко, с душой, о самом главном - как выиграть битву. В этом зале не было безразличных и равнодушных. И тот, кто выступал, и те, кто слушали, - все чувствовали себя бойцами. Решение, принятое на этом активе, звучало как боевой приказ о наступлении, которое развернулось в тот же день в цехах предприятий, у причалов торгового порта, в жактах, госпиталях - везде и всюду, на всех участках, связанных с фронтом и обеспечивающих фронт.

Коммунисты были вожаками армии, которая под бомбежками разгружала суда, тушила пожары, строила укрепления, делала мины и гранаты.

Воля партии чувствовалась в большом и малом; в спешной эвакуации ценного оборудования и людей, без которых можно было обойтись. В пору самых жестоких воздушных налетов на Мурманск, в отблеске пожаров уходили переполненные эшелоны и пароходы. Поезда шли в Вологду, пароходы в Архангельск. В невиданно короткий срок - пятнадцать - двадцать дней - эвакуация закончилась, и в Мурманске остались люди, самые необходимые, готовые в любой миг взять в руки оружие и сражаться. Так оно и было. В самые критические дни немецкого наступления была сформирована «полярная дивизия», сумевшая остановить врага. Едва обком партии бросил клич - идти в партизаны, как объявилось пятьсот человек добровольцев. В несколько дней бойцы прошли подготовку и небольшими группами пробирались в тыл противника, взрывали там склады с боеприпасами, нападали на маленькие гарнизоны, мстили за муки и страдания своего родного города.

* * *

…Утром выхожу из гостиницы.

Знакомые улицы и дома. Теперь я вижу - город остался таким же шумным, перекликающимся на разные голоса гудками и сиренами. И вместе с тем он уже совсем другой - израненный, насторожившийся, готовый в любую минуту принять бой…

В воздухе пахнет гарью. В центре образовались пустыри. Старожилы рассказывают, что 18 июня 1942 года немецкие летчики засыпали город зажигалками и дотла сожгли несколько районов с деревянными постройками.

Выгоревшие дома снесены до самого основания, остались площадки, на которых летом разбиты грядки, растет картофель, капуста, морковь.

Подходишь к пятиэтажному зданию, покрытому копотью, и кажется, будто нет в нем ни единой живой души, но прислушаешься - работают машины. Под разрушенной лестницей - тяжелая, окованная железом дверь, а за ней живет большой цех производственного комбината, где делают мины и прямо с конвейера отправляют на фронт.

Кое- где бомбы угодили в самый центр зданий и изуродовали весь фасад. Люди устроились в подвалах и живут под развалинами. Они мне напоминают жителей Севастополя в самые трудные дни осады. Бодрые, неунывающие мурманчане работают на производстве, прокладывают в скалах тоннели и устраивают убежища, на своих утлых рыболовных суденышках уходят далеко в море, рискуя всякий раз получить «гостинец» в виде торпеды, выпущенной с немецкой подводной лодки…

В районе гостиницы «Арктика» и во многих других местах города встречаются высокие сухопарые моряки в желтых непромокаемых плащах на меху, резиновых сапогах, кожаных шапках, отороченных мехом. Это наши союзники - англичане и американцы. Их видишь на каждом шагу - и в парикмахерской, и в ресторане, и на почте, куда они ходят приобретать марки для коллекции.

Среди них бывалые капитаны с традиционными баками и с длинными трубками во рту и совсем юнцы, мальчишки, похожие на школьников. Некоторые пароходы целый год были в плавании и только теперь добрались до Мурманска.

У пяти углов собралась толпа. Рабочие, солдаты, англичане… Улыбаясь, рассматривают остроумные плакаты-карикатуры советских художников на Гитлера и его банду.

- О'кэй! - восторженно обращается к толпе сухопарый англичанин.

Из толпы слышится ответ:

- Вы второй фронт откройте, тогда будет о'кэй!

- Мы вам огромное мерси скажем и еще почище картинки нарисуем, - добавляет какой-то рабочий в синем ватнике и меховой ушанке.

- О'кэй! - повторяет англичанин, даже не пытаясь разобраться в том, что ему говорят.