Падение Софии (русский роман) - Елена Хаецкая

— Софья Думенская.

— Вообразите, Думенская, — все было абсолютно как в Древнем Египте! Я ощущал себя на берегах Нила!

Потифаров крепко пожал Соне руку своей влажной прохладной рукой и отошел.

Проносясь мимо в вальсе с гусаром Вельяминовым, Тамара Вязигина едва не сбила его с ног. Вельяминов что-то сказал Тамаре на ухо, Тамара засмеялась, а Потифаров сердито махнул рукой. Соня оперлась руками о подоконник. Проскакала, вальсируя, Полин. Она впилась в плечо подпоручика Рыжова с безумной силой, глаза ее были полузакрыты, губы шевелились. Подпоручик Рыжов имел ошеломленный вид.

Потифаров опять подошел к Соне.

— Я уверен, что он назвал меня «дураком», — прошипел он, провожая взглядом Вельяминова, который продолжал что-то нашептывать красавице Тамаре. — Полагаю, я обязан теперь вызывать его на дуэль.

— А вы знаете какие-нибудь неприличные слова на древнеегипетском языке? — спросила Соня.

— Что? — удивился Потифаров.

— По-русски я много знаю, знаю и на латыни, — сказала Соня. — У меня был частный учитель классической латыни, недолго, правда. Приходил к отцу пить. Как выпьет — так обучает меня непристойностям. Римляне, говорит, весьма много их писали на стенах, и раскопки городов Помпеи, Стабии и Геркуланум открыли нам глаза на античность… А древние египтяне что на стенках писали?

Потифаров молча следил за Вязигиной глазами.

Соня дернула его за рукав.

— С вами дама разговаривает, господин Потифаров!

Он как будто очнулся и перевел на нее взгляд.

— Древние египтяне были народом благочестивым и на стенах писали гимны своим божествам, — медленно проговорил он.

— Ну тогда и я вам не скажу, как на латыни будет «жопа», — сказала Соня.

Потифаров покраснел, а Соня ужасно расхохоталась.

Глава двадцать вторая

Через два дня после памятного приема у Скарятиных гусарский полк, к великому огорчению местных дам, покинул Лембасово и направился в Пулково, откуда должен был лететь на отдаленную колонию, где действительно намечалось «дело». Полин, запершись у себя, рыдала и давала страшные клятвы читать все-все газеты и долго-долго ждать письма. Княжна заказала молебен.

Соню начали обучать плетению кружев. Занималась этим любимица княжны — Неонилла Павловна, единственная из всех приживалок, к которой обращались по имени-отчеству. Говорили, будто она пришла в Петербург пешком откуда-то из Сибири и что в родном городе ее держал взаперти местный градоправитель: слишком дорожа ее искусством, он не позволял Неонилле Павловне никуда отлучаться. Но мастерица сплела кружевную лестницу и однажды самовольно покинула место своего заточения, а затем, переодевшись богомолкой, пустилась в странствия.

Княжна приютила ее у себя, дала ей лучшую комнату, возвысила до привилегированного положения и с той поры безраздельно пользовалась всеми навыками Неониллы Павловны. Многие в Лембасово (и даже в самом Петербурге) выпрашивали у княжны изделия Неониллы Павловны, хотя бы на продажу, но княжна соглашалась очень редко.

Неонилла Павловна была лет пятидесяти, рано увядшая и постаревшая, с выкаченными светлыми глазами и тоненькими, в ниточку, губами. Казалось, изумительное мастерство существует отдельно от своей носительницы; не может ведь такого быть, чтобы тончайшие кружева выходили на свет из-под красноватых, шелушащихся рук, чтобы покрытая свалявшимся седым мхом голова измышляла такие дивные узоры?

В разговорах Неонилла Павловна была скучна, а по характеру — чрезвычайно склонна к доносительству. Она ничего не объясняла Соне — то ли не умея учить, то ли попросту не желая с кем-либо делиться; всю работу она исполняла сама, а потом жаловалась княжне на непонятливость и леность ученицы.

Плетение кружев совершенно не занимало Соню, равно как и музицирование.

Княжна мягко выговаривала своей воспитаннице за неблагодарность.

— Как ты можешь, Соня, поступать так глупо! — говорила княжна во время чая под мерное кивание всех своих приживалок. — Это, по меньшей мере, неразумно! Я намеревалась подготовить тебя к достойному замужеству. Еще ничего не решено, но, возможно, найдется кто-нибудь в Лембасово, кто захочет взять тебя без приданого. На балу у Скарятиных, я знаю, тобой заинтересовался молодой Потифаров. Ты удивлена? Напрасно. Мне об этом сообщили.

Соня поймала взгляд Полин и поняла, что именно она и передала княжне насчет беседы «новой девочки» с прыщавым Потифаровым. Очевидно, Полин пыталась таким способом отвлечь внимание от ее собственных бальных похождений.

— От меня, милая Соня, ничего не скроется, — продолжала княжна, покачивая головой. — Даже и не пытайся. Я осведомлена и о том, что ты не делаешь никаких успехов в музыке. Почему? Тебя не увлекает музыка?

— Нет, — сказала Соня, перехватив злобный взгляд Сычихи. — Совершенно не увлекает.

— Ты обучаешься музыке не для того, чтобы она тебя увлекала, — сказала княжна, — а для того, чтобы быть всесторонне приятной и хорошо смотреться в гостиной. Музицирование привлечет к тебе достойных женихов, а впоследствии станет основой для семейных вечеров. По крайней мере, ты сможешь играть песенки для детей, если не сумеешь освоить что-нибудь более сложное.

Во время этого монолога Соня преспокойно пила чай, а Полин сверлила ее глазами. Едва лишь княжна сделала паузу, как Полин воскликнула:

— Если бы меня обучали всему, чему пытаются обучать тебя, Соня! Как бы счастлива я была!

Княжна перевела строгий взор на Полин:

— Разве ты несчастлива, Полин? Я уже не в первый раз слышу от тебя странные разговоры о твоем несчастии! Объяснись.

Полин покраснела, опустила глаза и пробормотала что-то насчет «долгого отсутствия известий от одного господина подпоручика…»

— Все это глупости, — сказала княжна и вернулась к Соне. — Неонилла Павловна также недовольна твоим безразличием. Как такое возможно, Соня? Многие отдали бы палец за право видеть Неониллу Павловну за работой, а ты воротишь нос! Это все нехорошо. Ты понимаешь, Соня, что поступаешь нехорошо?

— Не знаю, — сказала Соня. — Она меня ничему не учит. Да я и не хочу — я путаюсь в этих нитках.

Неонилла Павловна с силой поставила чашку на блюдце, вскочила из-за стола, обливаясь слезами, и поскорее выбежала из комнаты.

Кругом на Соню зашипели:

— Беги просить прощения! Беги, умоляй не гневаться!

Соня встала.

— Да, ступай, — сказала княжна, очевидно, очень расстроенная.

Соня вышла. Неонилла Павловна ожидала ее, очевидно, не сомневаясь в том, что произойдет. Она заранее сжала губы и выпучила глаза еще больше.