Вечное возвращение - Николай Иванович Бизин

но – при этом она ещё и почти не дышала: как будто само ее дыхание оказалось связано по рукам и ногам (или могло бы связать её по рукам и ногам)!

А потом – пришёл за ней ее ветер пустыни и преобразил ее. Её губы тотчас обметало внутренним пламенем; далее – распахнулись её очи: она увидела и ветхую церковь толпы, и таинство вселенского искуса – в танце Зверя с Царём.

Ей могло показаться (значит – должно показаться), что этим допотопными эгоистичным служением можно вывести Первочеловека из мёртвых; но – это была чистая ложь бытия (и она это знала).

И тогда Лилит закричала.

Пылало над всеми Черное Солнце; но – никто не видел его. Стонала Гея-земля, матерь Перволюдей; но – никто не хотел ее слышать. Смерть таилась в толпе и питалась толпою; но – жрецы и царские воины усмирили толпу. А что до гортанного (и могшего горы сдвигать) крика Лилит – так его никто не услышал.

Когда (даже) Адам-Гильгамеш – глух оказался (ибо – что царям женские вопли при родах? Должно царя занимать управления толпою и введения движений народных в русло своих царских решений; но – крик любимой услышал Орфей.

До сих пор он был очарован пространствами музы’ки (временами и нравами альфы с омегой); прокажённый и ученик музыканта – оба они словно бы умерли для внешнего материального (а на деле бесчисленно иллюзорного) мира.

Взамен – оба они (как они полагали) обрели те самые совершенство и равенство, которые возможны лишь для величайших; но – крик любимой услышав, они оба для мира проснулись.

Тогда – оба они отвернулись друг от друга (и обернулись – сквозь время): вот так в своё время и в своей преисподней оглянулся Орфей (ему должно искать совершенство); друг от друга они отвернулись; но – они (оба) её увидели.

Она была за спиной (у каждого), ибо – каждый её уводил из своего аида! Она (Великая Блудница) была и здесь, и везде; а та река Лета, которую должно переплывать (и не испить, дабы не-забыть о Лилит), давным-давно и повсюду порассыпалась дождем.

И каждый из нас (каждым своим шагом или вдохом) её переплывает.

Вновь и вновь мой Орфей, отвернувшись от бывшего Зверя и увидев её, заиграет; вновь и вновь бывший Зверь, своим взглядом от Орфея отпрянув и увидев её, заиграет; но – напомню: именно тогда (в миг почти совершившейся мировой катастрофы) спохватился очарованный музыкой ястреб и в падении своем извернулся (лишь крылом прочертив по скале).

И вот здесь – (глазами Орфея) царь взглянул на Лилит: никакая толпа не возмогла (бы) её заслонить: царь отвлёкся от смертного боя; но – даже такое невнимание царя мог бы (сам) Энкиду не заметить! Одна персона (корпускула корпускул или даже звёздная пыль) не могла (не) заметить от себя отвлечения.

Потом – «этого» никак не мог не заметить сам их смертоносный танец.

Который «танец» – не только жил сам по себе и не собирался зависеть от их (посторонней ему) воли: ведь по закону смертельного боя – только сам их бой и был (бы) в их противостоянии четырежды прав; но – по тому же закону смертельного боя сам собой вознесён был Энкиду на его вершину.

Потому – стал полагать Энкиду себя гребнем вершины: тем самым, по которому шествуют вершины вершин; потому – не мог (бы) Энкиду выйти из боя (спуститься с гребня): но – он подпрыгнул и закружился вокруг самого себя, вознося ногу с каменной пятой, и собрался ударить Гильгамеша ею в висок и снести ему череп (чтобы раз и навсегда с ним покончить).

Был (бы) он быстр как дикий зверь, никакой опасности для царя не последовало (бы); но – был он бесконечно быстрей любого дикого зверя.

Гильгамеш – мог и не ожидать такой быстроты от любого «другого» (кроме себя самого); но – их женщина оказалась намного быстрее обоих (и царей, и певцов). Никто (ни толпа, ни от толпы отделенные воины и жрецы) не успел увидеть, как она – (себя от всего) отделила от мира.

Никто не заметил, как она – (из всего) выделилась: она оказалась между двумя поединциками и (только потом) её сердце посмело ударить – и (успело) дать ей вздохнуть. Так пришлось мирозданию разделить её – и на звонкое тело, и – на её царей; на её крик, на её тонкие крылья.

Так взлетала она (и взлетела), словно песня тростинки; но – удара ногой Энкиду не успел или не мог удержать.

Смерч ударил. Тростинка сломалась.

Здесь – Орфей-в-Энкиду или – Орфей-в-Гильгамеше (причём оба – словно бы ещё раз бесконечно отпустив Эвридику) могли бы возненавидеть саму свою суть – «дике» (стремление свое к совершенствам – как ступень за ступенью их переступая) и – даже песню прервать, и – даже арфу отбросить; здесь Энкиду мог бы покинуть (как прекрасная бабочка свой кокон гнилой) свое естество (невинное зверство) – тростинку от губ отвести и возненавидеть музыку!

Ведь мы больше всего ненавидим всё то, что мешает любить полной мерой; но – и вот здесь Зверь ударил Царя.

Получилось – не так, как было должно получиться, или так получилось – как быть и должно; но – уже не каменной пяткой (пятой Ахиллеса) ударил Энкиду Гильгамеша, напротив – внезапную преграду сломав, удар его (и замедлился, и ослабился, и даже стал собственным альтер-эго – такой вот персонифицированный удар ногой)!

Энкиду ударил (всего лишь) голенью; но – он достал-таки Гильгамеша; Энкиду смог (бы) его поразить – если бы того за-ранее не поразило поражение (почти гибель) блудницы Шамхат! А ведь её поражения (и её почти гибели) не могло ни состояться, ни произойти (пока существует мир)!

Но упала сломанная тростинка. В пыль упала (показалось – рядом с павшею кровью; и тотчас растаяла женщины, пыль на земле пропитав): лишь шариками побежали в пыли кровавые брызги; но – только казалось, что прочь друг от друга.

Никуда друг от друга убежать не могли: даже если и прочь убегали (в поисках кровной родни), то – на какое-то время всегда получалось им рассыпаться частными жизнями;