Чары - Хилари Норман

– Бог свидетель, он даст сто очков вперед любому пожилому мужчине. Но, Мадди, он уж точно искушает свою судьбу! Прыжки, кувырки – это ладно. Но если я иду к боксерской груше, Константин пользуется ею сразу же после меня. Если я играю в спидбол – и он тут как тут. Если я толкаю штангу или гири… я видел, как он повторяет за мной, словно хочет быть уверен, что возьмет столько же, сколько и я.

Гидеон покачал головой.

– Но самое сверхъестественное – он все это делает, Мадди. А я ведь сам в отличной форме.

Мадлен заметила, что Мерри Клейн смотрит в их сторону.

– Мне нужно возвращаться к работе. Если честно, я даже и не знаю, что на это сказать…

– Я всегда знал, что Константин меня недолюбливает. И еще больше с тех пор, как мы поженились.

Он тряхнул головой.

– Может, мне самому следует охладить пыл в гимнастическом зале – чтоб ему было не так тяжело.

– Заставить его подумать, что вы – выдохлись, что он вас измотал, так?

– Он много значит для вас, Мадди, я знаю это. Я не хочу видеть, как он себе вредит, и, конечно, не хочу быть причиной его инфаркта.

– Наверно, мне нужно было бы с ним поговорить, – сказала нерешительно Мадлен. – Но я знаю, что в этом нет никакого смысла. Если уж Константину вошло что-то в голову – никто на свете не сможет его остановить.

Неделю спустя Зелеев пригласил Мадлен на обед.

– В моей квартире, во вторник – по-моему, ты не работаешь во вторник по вечерам, я не ошибся?

– Вы хотите, чтоб я пришла пораньше с Валентином, или попозже – одна?

– Попозже, ma chère. Определенно попозже. Когда Мадлен пришла, экзотическая гостиная с красными стенами была залита светом свечей, во льду виднелись шампанское и икра, серебряная супница с борщом стояла на столе.

– Mais comme c'est beau![100] – воскликнула она в восхищении. – Что мы празднуем, Константин? Может, я что-то забыла?

– Нет, ты ничего не забыла, – успокоил ее Зелеев. – Я просто хочу, чтоб ты отдохнула – расслабилась и порадовалась жизни; две милые способности, которые ты, я боюсь, можешь начать терять. – Он откупорил бутылку. – Немного шампанского?

Он был в странно приподнятом настроении – он был просто в ударе. Он налил ей шампанского, а сам пил короткими глотками холодную водку, совершенно отказываясь объяснить ей повод такого, как ей упорно казалось, вызванного чем-то торжества.

– Валентин шлет вам самый горячий поцелуй, – сказала она. – Он чуть-чуть рассердился, что его не пригласили, но потом вдруг стал очень взрослым и сказал, что я заслужила вечерок отдыха.

Она слегка засмеялась.

– Что это там печется? Запах просто потрясающий.

– Кулебяка с семгой – надеюсь, ты голодна, ma belle?

– Как волк.

– Тогда давай начнем.

Сначала они поели икры – белужьей, поданной с мелко рубленым яйцом, луком, лимоном и черным хлебом, а потом Зелеев разлил борщ в глубокие тарелки. Его манеры были блестящими, изысканными и отточенными – словно он был характерным актером, игравшим роль метрдотеля.

– Ну как, вкусно? – спросил он, садясь напротив нее.

– Просто нет слов!

Он ел понемногу, продолжая пить свою холодную водку, и посматривал на Мадлен, как бдительная, быстрая и зеленоглазая лиса. Она обнаружила, что смотрит на его безупречные волосы и усы, как всегда тщательно причесанные, и вдруг представила его себе возле зеркала в ванной комнате – как он долго расчесывает их и так, и эдак.

– Ты улыбаешься, ma chère, – сказал Зелеев. – Вот и хорошо.

Мадлен слегка покраснела.

– Вы едва прикоснулись к борщу.

– Я просто щажу себя. У нас еще будут вареники на десерт, в вишневом соусе.

– Обычно вы не такой подчеркнуто «русский», Константин, – сказала Мадлен.

– Но сегодня – не обычный вечер.

– А почему? – она спросила опять, но Зелеев только поднес свой указательный палец к губам заговорщическим жестом и не сказал ничего. Он налил ей еще шампанского, сам проглотил еще немного водки и принес главное блюдо из кухни.

Мадлен не могла припомнить, чтоб хотя бы раз чувствовала себя неуютно в обществе Зелеева. Но постепенно, пока вечер плавно катился по накатанным рельсам, внутри нее стало расти странное беспокойство. Все ее попытки поддерживать обычную беседу терпели неудачу, ее аппетит стал слабеть, подкошенный вкусной сытностью икры и борща, исчезая по мере того, как водка стала загораться краской на щеках ее старого друга, и она ощущала, как внутри него тоже росло напряжение.

– Я не уверена, что осилю вареники, – сказала она намеренно весело. – Все было так вкусно.

– Пустяки.

– Вам нехорошо, Константин? – спросила она осторожно. – Вы почти совсем ничего не едите.

– Никогда я еще не чувствовал себя лучше. Он встал, чтобы убрать со стола.

– Можно, я вам помогу? – спросила она, тоже вставая.

– Нет, – сказал Зелеев. – Ты посиди. Она села.

Когда он вернулся с кухни, он вынул маленькую бархатную коробочку из кармана и положил ее на стол перед Мадлен. Его руки дрожали.

– Вместо десерта. Мадлен посмотрела на него.

– Мой день рождения – в декабре, – сказала она.

– Я знаю это очень хорошо, – ответил он. – Я знаю про вас все, Магдалена Александровна.

– Что там внутри? – она старалась, чтобы ее голос звучал беззаботно и непринужденно, но против ее воли в него закралась предательская дрожь. – Этот вечер был сам по себе замечательным, Константин. Не нужно еще и подарков.

Ее живот вдруг свело странным и непонятным ужасом.

– Да и потом, мне нечего вам подарить.

Зелеев, встав около нее, наклонился и открыл коробочку. Внутри, на атласе, лежало золотое кольцо с большим роскошным зеленым изумрудом изумительного цвета.

– Этот камень оставила мне Ирина Валентиновна, – тихо и спокойно сказал он. – Он просто потрясающий, колумбийский изумруд.

Мадлен прикованно смотрела на кольцо, ее щеки просто пылали. Она не могла говорить, да и не знала, что сказать. Неожиданным сильным порывистым движением Зелеев схватил обе ее руки и опустился перед ней на колени. Она вдруг почувствовала чудовищное по своей неуместности желание расхохотаться, но ей удалось его подавить.

– Выходите за меня замуж, chérie, – сказал он, и голос его словно задохнулся.

Конечно, ее рассудок сыграл с ней злую шутку, подумала она. Константин просто не мог сказать то, что она только что услышала. Она припомнила озабоченность Гидеона его поведением, его тревогу, что Зелеев пытается соревноваться с ним таким эксцентричным образом, и поняла теперь, что он был прав. Но как это может быть? Ведь это был ее друг – в течение всей ее жизни, друг деда, почти что наперсник ее отца…

– Я хочу, чтобы ты стала моей женой, Мадлен, – сказал он, и глядя в его лицо, она поняла, что он был абсолютно серьезен.