Новый Мир ( № 7 2006) - Новый Мир Новый Мир

Искушение виртуальностью. Писатель-фантаст Сергей Лукьяненко предостерегает. — “Фома”, 2006, № 1.

О виртуальной духовной жизни, молитве и искушении “по Интернету”: “…При этом он („пользователь”. — П. К. ) не будет ни глумиться, ни издеваться, он совершенно искренне станет молиться и исповедоваться в виртуальности — просто потому, что не поймет разницы. <…> А духовная подмена здесь в том, что человек начинает воспринимать религию, Церковь, веру как одну из сторон обыденной, привычной жизни. И в этом, кстати, повинно будет не наличие виртуальной реальности, а вообще весь строй современной жизни, „дух века сего”. Видя, что все вокруг успешно подвергается виртуализации, человек решит, что и религия не должна стать исключением”.

Руслан Киреев. Пятьдесят лет в раю. Избранные годы. — “Знамя”, 2006, № 3.

Новая — ретроспективная — книга Киреева. Нежно-исповедальные главы о родных и близких, странички детства, перемежаются здесь мемуарными писательскими крупными планами (Михаил Рощин, Борис Балтер, Николай Рубцов). Среди них мне особенно дорог рассказ об И. Грековой (Елене Сергеевне Вентцель), прозу которой я давно люблю. Господи, ведь сидим в нескольких метрах друг от друга в редакции, — а я и не знал, что помимо давнишних писательско-читательских отношений нас с Русланом Тимофеевичем соединяет еще и она — мудрая, мужественная, проницательная, занявшая свое скромное, но особенное и неотменяемое место в литературе последних десятилетий.

В короткой знаменской сноске “От автора” Р. Т. Киреев неожиданно размышляет о том, что из литературы надо “выйти вовремя”, что эта, мол, в который уже раз небеллетристическая книга — последняя. “Писались другие книги, и вот теперь пришел черед последней. Успеть бы только… Не скомкать… Не повторить вслед за Щедриным, признавшимся в последнем — вынужденно последнем! — абзаце блистательной „Пошехонской старины”: „Явилось невольное утомление”. Авось не явится”.

…И все-таки не стоит загадывать о последнем, бормочу я себе под нос, а взгляд задерживается на самом, пожалуй, доверительном. Это доверительное давным-давно проросло и продолжает прорастать сквозь все и вся и, через воспоминание, передается бережному, я надеюсь, читателю.

“…„У меня дочь родилась!” — объявил с порога, объясняя свое опоздание.

Любимый профессор смерил меня взглядом и сказал: „Ну и что?”

Ответа на этот вопрос не было. Я, во всяком случае, его не нашел. Стоял у распахнутой двери, дожидаясь разрешения войти, но разрешения не последовало. „Придете в следующий раз”.

Это было первого июня 1964 года, в понедельник. Тогда, оглушенный — не тем, что прогнали с экзамена, а своим новым статусом, я не подозревал, что именно в этот день у меня завязался самый, может быть, главный, самый трагический, ибо не имеет своего разрешения, самый протяженный жизненный сюжет. Жизненный, а следовательно, и литературный…

Одно только перечисление моих романов, повестей, рассказов и пьес, в центре которых именно этот сюжет, заняло б сейчас много места. Собственно, я писал об этом постоянно. Я постоянно думал об этом. Я постоянно этим болел. Когда однажды моя землячка Марина Новикова, профессор Крымского университета, критик со страстным и умным пером, спросила меня, будучи в Москве, чего я больше всего боюсь, я ответил не задумываясь: „Пережить своих детей”.

Мы сидели в буфете Дома литераторов, Марина, прихлебывая кофе, курила одну сигарету за другой и никак не прокомментировала мои слова. Быть может, потому, что у нее самой не было детей… Ответ прозвучал позже, со страниц „Нового мира”, в ее большой статье о моей прозе.

„Дети — безжалостно или спасительно — обращают киреевских героев от быта к бытию. Запинки в речи, краска в лице, автоирония и самосуд — все это появляется у них чаще всего в эпизодах с детьми. Как только возникает страх утраты — уйдут дети! Юные сыновья и дочери исполняют прежде всего именно эту функцию: ими киреевский мир испытывается ”.

Жаль, я так и не спросил у Марины, что подразумевала она под словом „мир”. Мир внутренний или мир внешний? Сдается мне, что последнее, то есть мир тургеневских „Отцов и детей”. Но тургеневская коллизия — это не моя коллизия. Равно как и коллизия „Короля Лира”. Куда ближе и понятней мне „Письмо к отцу” Франца Кафки, полное клокочущей боли и справедливых (или несправедливых — какая разница!) упреков.

Нечто подобное я мог бы получить от своих дочерей. Мой ответ им (если подобные письма требуют ответа) — эта книга. Я знаю, в ближайшем будущем они не станут читать ее, как не читали и других моих книг, во всяком случае, большинство из них, — слишком заняты они, слишком много у них своих, горячих, близких им дел…

А я — далек. Ах, как я теперь далек от вас, таких еще молодых, — старомодный, тяжелый, смешной, неинтересный! Очень далек… Почти не виден… Но я вернусь. Я обязательно вернусь к вам, причем по вашему же зову. Вы востребуете меня. Вызволите из небытия, только это случится нескоро. Это случится, когда вы сами сделаетесь старыми, а нас с мамой уже не будет на свете. Тогда-то вы и позовете нас, и мы придем, помолодевшие, прощенные вами за наши ворчания и придирки, и вы будете с трепетным вниманием вслушиваться в каждое наше слово, некогда пропорхнувшее мимо вашего слуха, но бессознательно удержанное памятью. Вот тогда-то, может быть, и откроется с тревожным любопытством эта книга. Если, конечно, ей суждено быть дописанной…”

Колонка редактора. — “Футурум АРТ”, 2006, № 1 (11) <http://www.futurum-art.ru>.

На стр. 5 это расположено по центру листа, как хокку или танка. Текст такой: “Друзья! Поздравляю Вас с наступившим Новым годом! Желаю Вам здоровья, благополучия и новых творческих успехов! Евгений Степанов”. Скромно и со вкусом. Кстати, я видел живого Степанова, ничего, не кусается, благодушен к нашим дружеским наездам на его футуристические продукты вроде “Детей Ра” и “Зинзивера”… Да! Он издает с помощью Татьяны Тихоновой книгу стихов Виталия Дмитриева, которой я жду уж почитай лет пятнадцать.

Тут у Степанова есть и собственные сочинения.

“Вечер. Гостиница. Проститутка. Разговорились о поэзии. Она говорит:

— А я люблю стихи Бродского.

И прочитала наизусть „Рождественский романс””.

А что, всяко бывает. Но вот раздел Ваш, Е. С., — “Литературные группы” — я не оценил, простите. В текущем номере “Футурум АРТа” выступает “Группа СССР”, что расшифровывается как С(облазним) С(воими) С(тихами) Р(одину)! Название хорошее, стихи не очень, да и уже были такие, похожие. Так что пока не соблазнили.

Александр Кушнер. Стихи. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2006, № 1.

Для меня центр подборки — элегичный автопортрет собирающегося выйти на улицу поэта. Читая, я все вспоминал приговорку моей бабушки: “Ключи-часы-очки-деньги…”

..........................................

Паспорт в карман и счета, если надо

Их оплатить, но заполнить сперва.

Где телефон мой мобильный? Досада:

Только что видел его. Все слова

Сказаны жалкие. Вот он, спасибо! —

Это тебе говорю впопыхах.

И слуховой аппарат еще, ибо

Я глуховат — у меня теперь страх

Есть и такой: не понять, не расслышать.

Да, кошелек, кошелек, кошелек —

Вот он! Так, видимо, мечутся мыши

В родах, как некто игриво изрек.

Как я справлялся со всем этим прежде,

В юные годы — не вспомнить уже.

Или спасение было в надежде

И утешение было в душе?

..........................................

Виктория Лебедева. Театральность Александра Тышлера. — “Русское искусство”, 2006, № 1.

Замечательная работа известного искусствоведа. В середине 30-х Тышлер приблизился к своей главной теме — к Шекспиру. “Верный себе, Тышлер поднял единую установку в воздух. Сценическая коробка стояла на деревянных кариатидах, фигурах, соразмерных человеку. Фигуры раскрывались, в них можно было войти. Внутри фигур были лестницы, актеры спускались по ним на планшет сцены. Каменное пространство — интерьер дворца — было раскрыто, когда Лир царствовал, и закрывалось перед ним, когда его изгоняли. Тяжелая кирпичная коробка, покоящаяся на головах деревянных фигур и на темном пространстве между ними, символизировала зыбкость, непрочность этого оплота власти и могущества. Не только закрытые перед изгнанным королем створы, но и сама эта цитадель — не более чем мираж, „подвешенный” во тьме. В этих декорациях спектакль игрался с 1935 по 1941 год”.