Щепа и судьба - Вячеслав Юрьевич Софронов

что слов было не разобрать. Потом старик, волоча свою покалеченную ноту, подошел к двери, открыл ее и кого-то позвал. Вошла похожая на ведьму старуха в черном платке, из-под которого выбивались седые пряди волос. Она властно подошла к девушке и потянула ее за руку к выходу. Та слабо сопротивлялась, но, видимо, ей было даже интересно участвовать в этой новой для нее игре, и она покорно пошла. Я едва успевал сновать пальцами по клавишам, воспроизводя на бумаге слова и поступки. Теперь уже можно было не смотреть в оконце, и без того находился как бы непосредственно в центре событий, но, как гоголевский Хома Брут был невидим всем остальным, словно вокруг меня тоже был очерчен некий круг, через который они не могли переступить.

С одной стороны, мне было немного не по себе, хотя слово «страшно» не очень подходило к тому, что творилось со мной. Сердце бешено колотилось, и волнение я испытывал неимоверное, будто бы приходилось участвовать в необычном представлении, где на меня возложили роль суфлера, а может, даже и режиссера-постановщика и нужно следить за каждой репликой, поступками действующих героев. И странное дело, все они словно по команде произносили фразы, рождающиеся в моем мозгу, хотя временами в их речи вдруг проскакивали такие словечки, значение которых до меня доходило не сразу.

И я действительно почувствовал себя творящим некое действо, руководящим всем и вся вокруг, где каждый из присутствующих беспрекословно повиновался и моментально исполнял все мои желания. При этом я мог остановить действие одним движением руки, выключив машинку, но не решался, понимая, подобная ситуация второй раз может и не повториться, и потому печатал, печатал и печатал.

А действие продолжалось. Старуха, чуть опустив голову вниз, вся в черном, что делало ее похожей на огромную ворону, вела девушку в баню, расположенную на краю огорода у самого спуска к небольшой речушке. Введя ее внутрь, она принялась что-то шептать и постепенно стягивать с нее одежду, обрызгивая при этом каким-то снадобьем из пузырька зеленого стекла. Моя героиня вела себя на удивление покорно и исполняла все, что от нее требовали, словно находилась под гипнозом. Естественно, от увиденного зрелища, созданного мной же самим, тут же появилось желание участвовать во всем этом, но трудно предположить, чем бы тот мой поступок обернулся.

Когда старуха сняла с девушки всю одежду и усадила ее на лавку, а сама вышла куда-то, случилось нечто совершенно непредвиденное: появился герой, которого я никак не ждал!!! И возник он помимо моей воли. В авторском замысле его просто не было, и откуда он взялся, ума не приложу. Я попробовал кышкнуть на него, мол, пошел вон, безобразник этакий. Не тут-то было. Он вел себя как хозяин, и ничего с ним поделать мне, как автору, не удавалось. А, будь что будет, только и оставалось мне сказать и наблюдать далее за уже неуправляемым действом.

Новоявленного героя трудно описать, но все же попробую. То был не человек, хотя очень на него походил. Его можно было назвать и карликом, и циклопом одновременно, потому что при своем малом росте он к тому же имел один-единственный глаз и то на затылке. Подобных мифологических персонажей мне в наших палестинах встречать никогда не приходилось. Но могу точно сказать, что свое происхождение он вел скорее от древних эллинов или от иной сходной с ними народности, почитающей культ мужчины и его главный символ, наряду с другими божествами, которым они поклонялись. Их каменные изваяния и сейчас еще встречаются на далеких берегах теплого Эгейского моря. А вот с какой стати этот циклоп-карлик очутился вдруг среди русских водяных, русалок и банниц, и не представляю. Хотя… кой-какие предположения на этот счет у меня имелись, и весьма скоро убедился, не беспочвенные. Тем временем этот проходимец стал вести себя самым бесстыжим образом и прыгать по бане, все ближе приближаясь к нагой девушке. Она же, ничем не прикрыв свое бесстыдство, сидела на лавке в расслабленной позе и никак не пыталась (это меня возмущало более всего!) прервать его похабные движения, а лишь тяжело дышала и кончиками пальцев проводила по грудям, на короткое мгновение останавливаясь на своих вмиг набухших сосках.

И это меня взбесило, даже вывело из себя.

«Где твоя нравственность?! Целомудрие?» — хотелось мне закричать, схватить кочергу и отходить обоих.

«Пока ты жила у меня под крышей, то даже разговоров не допускала на подобную тему, а теперь? Знаешь, как это называется и кто ты после этого?! А такую недотрогу из себя изображала…»

Но фразы лишь рождались в мозгу и не хотели преобразовываться в звуки. Так что я в любом случае утратил контроль за происходящим, оказавшись сторонним наблюдателем. Когда до меня дошел этот факт и осознал, что нахожусь в роли соглядатая то стал даже противен сам себе.

«Вот, значит, каков ты, автор! И мысли твои все об одном и том же, — принялся отчитывать сам себя. — Не удалось по-доброму добиться признания квартирантки, даже доброго словечка в ее адрес не сказал, а туда же… Пригласил этого урода, чтоб он сделал за тебя то, на что сам оказался неспособен. Эх ты, а еще мужиком себя считаешь…»

Все происходящее со мной напоминало некое раздвоение личности, когда человек находился одновременно и у себя дома, и в чьей-то там бане и твердо не может ответить: что есть явь, а где вымысел. Чувства мои обострились, как нюх у гончей, идущей по следу, и теперь уже торопил это мерзкое и гадкое существо, желая знать, видеть, что случится дальше. Но в какой-то момент здравый смысл приказал мне остановиться и не участвовать в том, что сам организовал, режиссировал и был автором всех творящихся непристойностей. Но при этом понимал: если остановить все происходящее, то рассказ мой останется незаконченным и тогда все мои усилия пойдут насмарку.

Единственное, что я мог сделать — это выскочить из проклятой бани и оставаться какое-то время снаружи, слушая неистовые вопли, завывания, словно там, в бане, творилась сатанинская оргия, и печатать, печатать, печатать…

А из бани действительно неслись звуки самые непристойные, каких прежде слышать мне и в жизни не приходилось. Аж морозец пробежал по коже. И самое удивительное, меня неудержимо влекло внутрь, чтоб увидеть все своими глазами, а может, даже и поучаствовать, и тоже безудержно орать, выть, стонать, реветь диким зверем. Но неожиданно все прекратилось… Едва слушающимися пальцами смог закончить рассказ, после чего повалился прямо головой на машинку, на измятые листы бумаги