Крылья - Юрий Нестеренко

В драках за бросаемые в люк подачки я тоже не участвовала. Их счастливые победители, вероятно, тратили больше энергии, чем получали в итоге. Я с самого начала рассудила, что разумнее лежать и экономить силы. Пару декад можно и поголодать. Причем это оказалось не так уж и трудно. Вероятно, атмосфера трюма, которую можно было назвать какой угодно, только не аппетитной, весьма этому способствовала. Пару дней побаливала голова и бурчало в животе, а потом ничего; если лежать, было вполне терпимо, вот только когда я все-таки вставала — за водой или по нужде, — перед глазами темнело, и я чувствовала головокружение и слабость в ногах. Потом, правда, и лежать стало неудобно. Собственно, с самого начала было неудобно — голые доски не самая мягкая постель, но постепенно они сделались какими-то особенно жесткими. Сначала я не могла понять, в чем дело, а потом догадалась: это не доски затвердели, это я отощала, утратив жировую прокладку между костями и кожей.

Сколько точно мы плыли, я не знаю — явно больше декады, но, скорее всего, меньше двух. В трюме день не отличается от ночи. Сначала я отмеряла сутки по собственному сну и бросаемой в люк еде, но упадок сил и безделье способствовали тому, что я спала все больше, по нескольку раз в сутки, и уже не была уверена, что очередная драка у лестницы — действительно очередная, а не следующая за той, которую я проспала. Драки, впрочем, становились все более вялыми, по мере того как тощали и слабели их участники.

Но знаете, что было для меня самым неприятным во всем этом плавании? То, что мы плыли на восток, а мне было нужно на запад.

Вынести физические лишения могли не все. Если первые жертвы трюма были убиты, то потом не так уж мало беженцев умерли сами. Начиная уже с пятого дня наверх ежедневно выносили трупы.

Умирали, конечно, самые слабые — больные, старики, дети. Однажды, проснувшись в очередной раз, я поняла, что упираюсь плечом в окоченевшее безжизненное тело. Мой сосед был мертв. Даже странно, что это не произошло раньше — за время плавания я не заметила, чтобы он вышел из своей прострации. К счастью, до импровизированного туалета он все же добирался, благо от нас это было недалеко, но делал это скорее автоматически. Вряд ли у него оставалось много воли к жизни…

Пока, кроме меня, этого никто не замечал, и мне это было весьма на руку. Как вы помните, вся моя одежда и имущество состояли из не первой свежести простыни, и настала пора обновить гардероб. Осторожно, стараясь не привлекать внимания других потенциальных наследников (что было нетрудно — большинство находившихся поблизости спали), я раздела покойника. Под накидкой у него была нижняя рубаха из тонкой шерсти — очень кстати, учитывая осеннее время года. Самый ценный подарок, впрочем, оказался под рубахой: дорогой кулон с прозрачным фиолетовым камнем на серебряной цепочке. Полагаю, это был аметист, хотя я в драгоценностях не разбираюсь, да и изящная серебряная заколка накидки йонков двадцать да стоила. Кошеля с деньгами, однако, у старика с собой не было.

Все предметы одежды, конечно, уже нуждались в стирке, ну да мне было не до брезгливости. Главное, что они подходили по размеру. Сандалии оказались великоваты, но было бы куда хуже, окажись они малы. Переоделась я быстро, и моих на мгновение выставленных наружу крыльев никто, к счастью, не заметил. Выждав еще немного, я громко сообщила, что здесь мертвец. Труп, завернутый в бывшую мою простыню, вынесли наверх, чтобы выбросить в море. Думаю, морьйалы неплохо поживились, плывя в эти дни за «Гламдругом Великим»… Второй сосед старика, лежавший с другой стороны, конечно, понял, что я присвоила одежду умершего, и наградил меня злобным взглядом — должно быть, сам имел на нее виды. Но, встретившись с моим ответным взглядом, оценил свои силы и нападать не решился.

Наконец настал день, когда я была разбужена всеобщей суматохой и оживлением, насколько, конечно, эти слова применимы к обессилевшим от голода аньйо. Кошмарное плавание все-таки закончилось; корабль стоял в илсудрумском порту Далкрум. Зевакам на пристани мы, должно быть, казались выходцами из ада: изможденные, еле держащиеся на ногах, грязные, провонявшие смрадом трюма. Не все могли идти сами, некоторых, подхватив под руки, тащили соседи. Поначалу все беженцы сгрудились прямо возле причала, не зная, куда идти и что делать дальше, да и мигом объявившиеся солдаты из охраны порта, похоже, не горели желанием пускать нас в город. Нас продержали под полуденным солнцем (а на широте Далкрума погода все еще была вполне летней), должно быть, не меньше часа, прежде чем пришел какой-то чиновник и объявил на совершенно ужасном кйарохском, что для нас будет оборудован палаточный карантинный лагерь, где нас накормят и пришлют врачей для осмотра. Мне во всем этом понравилось только слово «накормят». Подвергаться осмотру мне никак не хотелось (уж если в Ранайе крылья навлекли на меня столько бед, то в Илсудруме…), а засиживаться в карантине — тем более. Я поглядывала на солдат, ища способ улизнуть, но, конечно, в моем тогдашнем состоянии, когда от каждого шага кружилась голова, нечего было и думать устраивать с ними соревнования по бегу.

Пока мы ждали отправки в лагерь, какая-то сердобольная торговка, впечатлившись нашим видом, подкатила нам тележку, груженную спелыми йовулами. Теперь, когда мы были на твердой почве и голодная смерть больше не грозила, беженцы вели себя куда более цивилизованно — никаких битв за еду уже не было. Правда, несколько первых йовулов разбили прямо о брусчатку набережной и руками выламывали куски сочной рыжей мякоти, но потом у кого-то нашлись ножи, и следующие плоды были порезаны на ломтики и розданы в порядке общей очереди.

Не скажу, конечно, что я наелась своей порцией — напротив, она лишь пробудила к жизни уснувший было аппетит, — но, по крайней мере, почувствовала себя бодрее настолько, чтобы спуститься к воде и окунуться. Разумеется, в одежде и даже в обуви — учитывая, что среди беженцев хватало босых, оставлять на берегу сандалии было не умнее, чем кошелек с серебром. Полноценного мытья и стирки это не заменяло, но позволяло хоть как-то отбить трюмное зловоние. Со стороны моря, естественно, никакого оцепления не было, и мне никто не препятствовал; некоторые из беженцев последовали моему примеру. Но, когда прозвучала команда строиться в колонну, чтобы идти в лагерь, все они поспешно выбрались из воды. Им, лишившимся домов и имущества, не было никакого резона ссориться с имперскими властями, от которых они теперь целиком зависели, да и вообще они сами хотели попасть поскорей в лагерь, где о них позаботятся. Я же, напротив, спряталась под причалом, держась за обросшую водорослями каменную сваю и покачиваясь на невысоких волнах по горло в воде. По головам нас никто не пересчитывал, и моего отсутствия не заметили. Все же на всякий случай я просидела там достаточно долго, так что когда я все-таки вылезла на берег, мои зубы выбивали дробь от холода, зато ни одного солдата поблизости не было, и я могла идти куда вздумается.