Упрямый Галилей - Игорь Дмитриев

Святая Служба знает истину не хуже, чем Галилей. Этот процесс – один из тех не особенно частых случаев (ну, только если «где-то кое-кто у них порой честно жить не хочет». – И.Д.), когда именно в сокрытии истины совпадают интересы обвиняемого и судей1206.

Поэтому если Галилей скажет то, что советует ему сказать Макулано, то «Святая Служба обещает минимальное наказание, не вредящее престижу трибунала»1207.

Только историк с бесценным советским социальным опытом может так тонко понять душевные муки комиссара инквизиции. В английском языке ситуация, описанная А.Э. Штекли, называется «plea bargain settlement». Вряд ли подобная сделка имела место, и тем не менее, как это ни странно, увеселительная версия А.Э. Штекли кое-какую реальность отражает.

Любопытную, хотя в целом и не новую версию событий предложил Ф. Беретта:

С доктринальной точки зрения сложившаяся (после обнаружения в архивах инквизиции документов, относящихся к событиям 1616 года. – И.Д.) ситуация была тяжелой: оказалось, что сочинение, в котором движение Земли рассматривалось как вполне вероятное и содержание которого поэтому противоречило положениям декрета от 5 марта 1616 года, было одобрено Святым престолом, поскольку имело два цензурных разрешения (imprimatur), одно из которых принадлежало управляющему Апостольским дворцом… Урбан VIII не мог так просто обвинить во всем Риккарди, потому что он (Урбан) сам предложил включить [в «Dialogo»] аргумент о Божественном всемогуществе и одобрил, при посредничестве Магистра Апостольского дворца, публикацию книги. Какой был найден выход из этого imbroglio [затруднительного положения], можно видеть из документов судебного дела Галилея, относящихся к 1615 – 1616 годам. Подлинная запись от 26 февраля 1616 года (VP, f. 43v – 44) свидетельствует, что комиссар Священной канцелярии сделал Галилею предписание не защищать и даже не излагать, ни письменно, ни устно, коперниканское учение.

И пусть содержание этого предписания плохо согласуется с тем, что произошло в 1616 году, зато оно, по-видимому, дает возможность разрешить все проблемы, которые возникли перед Урбаном в 1632 году. В самом деле, нарушение предписания состоит не только в публикации «Dialogo», но и в самом факте написания этой книги, и одного этого факта вполне достаточно, чтобы верховный понтифик мог начать судебный процесс против Галилея, что он и сделал, когда объявил свое решение на собрании feria quinta 23 сентября 1632 года. Более того, существование предписания позволяет оттеснить на второй план вопрос об ответственности Риккарди. И кроме того, теперь появлялась возможность оправдать запрещение книги, представив ее публикацию как нарушение предписания 1616 года, о существовании которого Галилей умолчал, испрашивая Imprimatur.

Этот сценарий, позволяющий объяснить, почему благосклонное увещание, одобренное папой Павлом V в 1616 году, трансформировалось в жесткое предписание, позволившее начать процесс в 1632-м, предполагает создание подложного документа. В сентябре 1632 года некий нотариус трибунала мог, имитируя почерк нотариуса Петтини (ум. 1624)1208, сделал запись о предписании 26 февраля 1616 года. Для этого он мог использовать свободное место на странице дела Галилея, следующей за записью о распоряжении папы Павла V от 25 февраля 1616 года. Единственный деликатный момент в этом деле, если такой сценарий правилен, состоит в том, что Галилей должен был бы признать на допросе, что предписание было ему сделано комиссаром инквизиции Сегицци, а не кардиналом Беллармино.

Процесс над Галилеем проходил в Риме с апреля по май 1633 года. Внушения, сделанные ему должностными лицами трибунала до и в ходе допросов, в нарушение обычной процедуры, привели к тому, что он вынужден был признать текст предписания. Но он продолжал настаивать, что это предписание было дано ему кардиналом Беллармино и только им. Более того, Галилей пытался доказать, ссылаясь на письмо Беллармино к нему от 26 мая 1616 года, что доктринальный смысл предписания и декрета Конгрегации Индекса от 5 марта 1616 года – один и тот же. Следовательно – и это ядро защитительной стратегии Галилея, – управляющий Апостольским дворцом также несет ответственность за ошибки в «Dialogo», поскольку он обязан был знать соответствующие предписания инквизиции1209.

Версия о подлоге уже не раз обсуждалась историками науки1210, однако она представляется малоубедительной. «Dialogo» в любом случае был бы запрещен, а его автор осужден, даже если бы никакого увещания 1616 года вообще не было. Урбан VIII, заметим, сначала создал специальную комиссию для рассмотрения книги Галилея, а затем уже отдал распоряжение о просмотре архивов инквизиции и Индекса. И если бы там ничего не нашли, понтифик всегда мог так истолковать тридентские решения (что он, строго говоря, и сделал), что избежать трибунала Галилей бы не смог.

Следует подчеркнуть, что расследование, проведенное инквизицией в 1632 – 1633 годах, как справедливо заметил Ф. Беретта, было «очень поверхностным (très sommaire)»1211 и многие важные вопросы остались без ответа. В частности, трибунал не стал выяснять роль в истории с получением Imprimatur отца Риккарди и других цензоров, на которых Галилей часто ссылался в свою защиту. Действительно, допустим, Галилей в своей книге умышленно или неумышленно занял прокоперниканскую позицию, а кроме того, ничего никому не сказал об увещании (или предписании, что в данном случае неважно) 1616 года. Но куда смотрели четыре цензора?! Или им для того, чтобы увидеть защиту Галилеем «формально еретических» воззрений, нужна была подсказка в виде протокола увещания Галилея от 26 февраля 1616 года? Или эксперты инквизиции, они же – члены специальной папской комиссии 1632 года, занимали по отношению к коперниканству одну позицию, а цензоры, читавшие книгу Галилея, другую? Кстати, Галилей на первом допросе намекнул Макулано на это обстоятельство, сославшись на то, что «Dialogo» был внимательно прочитан цензорами инквизиции и был ими одобрен. Была также обойдена вниманием трибунала и ситуация с предписанием комиссара Сегицци, и несоответствие действий последнего прямым указаниям папы Павла V.

Наконец, что важнее всего, трибунал оставил в стороне важнейший вопрос – о теологическом статусе коперниканского учения. Если бы этот статус был ясно определен, то цензоры, даже не имея никакой информации о событиях 1616 года, могли бы принять в отношении «Dialogo» правильное (с позиций католической церкви) решение на стадии рассмотрения рукописи, не доводя дела до ситуации, когда Священной канцелярии пришлось ходатайствовать о запрещении книги с двумя цензурными разрешениями, что, не роняя достоинства Святого престола (подчеркну – Святого престола, а не отца Риккарди), можно было сделать только одним способом – обвинить во всем Галилея.

Фактически Макулано, следуя распоряжениям Франческо Барберини, согласованным с Урбаном VIII, пошел по самому простому пути. Есть декрет Конгрегации Индекса от 5 марта 1616 года, в котором имеется ясная формулировка: «ложное и целиком противное Священному Писанию пифагорейское учение о движении Земли и неподвижности Солнца, которому учит Николай Коперник в [книге] “De revolutionibus orbium coelestium”». Есть установленный факт увещания Галилея кардиналом Беллармино 26 февраля 1616 года, где ученому было ясно сказано «не придерживаться и не защищать» теорию Коперника. А было ли более строгое предписание комиссара Сегицци или не было, а если и было, то нарушил ли комиссар при этом инструкции папы или не нарушил, все это, по мнению Макулано, к делу не относится, если, конечно, не ставить себе целью специально искать обстоятельства, отягчающие вину Галилея. Если же эти обстоятельства искать, то и тогда у судей, в силу сказанного выше, не было никаких оснований не доверять документу, где упоминается о строгом предписании комиссара Сегицци, что бы там ни говорил Галилей и какие бы письма ни показывал. И действительно, в заключительном сводном документе (summarium), который был представлен Конгрегации Священной канцелярии 16 июня 1633 года, многие формулировки согласуются с формулой предписания Сегицци, а не увещания Беллармино, тогда как в тексте приговора, составленном при участии Макулано, формулировки значительно смягчены. Логика комиссара понятна: зачем вносить в итоговый документ спорные утверждения, обсуждение которых уводит от главного – установленного консультантами Священной канцелярии факта защиты Галилеем осужденного церковью учения. Впрочем, как будет показано далее, у Макулано были и другие мотивы для смягчения текста приговора.

Гораздо серьезней обстояли дела с доктринальной стороной процесса1212, поскольку здесь как раз и возникали вопросы о том, было ли учение Коперника формально осуждено церковью и являлось ли оно еретическим. Ведь сам Урбан VIII в 1624 году утверждал, что Святая Церковь не осуждала это учение как еретическое и не намерена делать это впредь, она только указала «на известную опасность этой теории. Однако не следует бояться того, что когда-либо будет доказана ее истинность»1213. Иными словами, гелиоцентризм был осужден как необоснованное, непродуманное («temerario») учение, противоречащее экзегетическому консенсусу, но не как еретическое. И некоторые, как, например, лувенский математик, философ и теолог Либер Фруамон, комментируя в 1631 году декрет Конгрегации Индекса от 5 марта 1616 года, колебались с оценкой гелиоцентризма, поскольку по этому поводу не было ни понтификального решения, ни соборного постановления.