Король русалочьего моря - Т. К. Лоурелл

– Вино – прекрасная мысль, – сказала она. – Я, пожалуй, тоже посмотрю, что меня соблазнит.

На это она получила тень улыбки от Ксандера и – к своему удивлению – благодарный взгляд от Фелипе, который сидел молча, с видом человека, который предполагал плохое и теперь безнадежно видит, как оно сбывается. Донья Инес сделала вид, что ничего не происходит, – или, может быть, с ее точки зрения, ничего особенного и не было. Леонор коротко кивнула. Белла же вовсе на нее не смотрела, сосредоточившись на дяде, и уже сделала вдох, чтобы что-то сказать, когда ее прервала Леонор:

– А может, вы и правы, дело в… как это? Традиционном многовековом воспитании.

Это проигнорировать донья Инес, видимо, не смогла – в целях помянутого воспитания.

– О чем ты, девочка?

– О том, – отчеканила Леонор, – что у нас в деревне человек не смог бы дорасти до возраста мужчины, не будучи в состоянии сам себе вина налить. Если он в уме, конечно.

Должно быть, в учении о сословиях и классах, которым с такой готовностью делилась со всеми Леонор, что-то было, решила Одиль, украдкой глянув через плечо, потому что донья Инес, до того не без легкого удовольствия слушавшая едкие замечания девицы, сейчас ахнула и бросила на свою подопечную взгляд прямо-таки испепеляющий.

За дальним столиком Мишель еле слышно хихикнула; Франсуа с торопливым «нам пора» ухватил ее за руку и утащил; оно и понятно, подумала Одиль – Франсуа всегда хотел со всеми дружить и из зоны конфликта испарялся со скоростью необычайной. Марта наконец отвлеклась от своих штудий, немного испуганно поморгала, глядя по сторонам, как будто ее кто-то резко разбудил, а потом, почему-то боком, пробралась к двери и убежала следом. Педро тоже встал и подошел к их столу.

– Леита, – сказал он негромко, но твердо, – пора на алхимию. Господа, простите…

– Слышу голос ответственности и не удивлен, что это голос Гусмана, – отозвался дон Франсиско с благосклонным кивком.

– Я тоже слышу голос угнетателя и не удивлена, что это голос аристократа, – в тон ему сказала Леонор, и Педро дернулся, словно она его ударила. – Ты бы тоже был не против иметь рабов, а?

Мгновение Педро смотрел на нее, сжав кулаки, а потом развернулся и вышел. На лице Леонор отразилось сомнение, она даже сделала движение, словно собираясь встать и пойти за ним, но тут донья Инес все испортила:

– Как ты смеешь!

– Может, и не был бы, – сказал дон Франсиско невозмутимо. – Но у него проблема, видите ли: когда заключали Клятву… вы ведь знаете про Клятву?

– Вы про тот уродский договор, к которому вынудили отчаявшихся людей под угрозой смерти, когда они всего-то хотели своей свободы? – рука Леонор все поглаживала ее амулет, хотя Одиль не могла бы сказать, осознает ли она это. – Знаю, а то, рассказали тут. Только не больно-то вам это помогло. Как бы то ни было, Нидерланды…

– Так вот, – прервал ее дон Франсиско; говорил он все еще спокойно, но глаза его опасно сверкнули, – тогда его предок отказался участвовать. Гусманы и в самом деле очень привержены долгу, только иногда понимают его превратно.

Наступила легкая пауза.

– Надо же, – задумчиво сказала Леонор, – тогда мне надо перед ним извиниться. Похоже, его предок, в отличие от многих, понимал, что такое честь.

Тут все трое Альба, даже до того мирный Фелипе, уставились на нее, как инквизиторский трибунал на прожженного еретика. Их понять было можно, не каждый день их род обвиняли в бесчестии, но Одиль скорее понимала Ксандера, который невольно тихонько улыбнулся. Только бы…

Поздно.

Все еще так улыбаясь, и, скорее всего, даже не осознавая этого, он повернулся к столу, неся откупоренную бутылку вина и бокал, и дон Франсиско увидел эту улыбку: она быстро исчезла, но недостаточно быстро.

– В школе процветает чудовищное вольнодумство, – тем временем заявила донья Инес. – Я вас предупреждала!

– Предупреждали, – эхом отозвался дон Франсиско.

Между его бровями сейчас легла морщинка, и Одиль, проходя мимо Леонор, шепнула ей: «Осторожнее», коснувшись ее плеча; но Леонор стряхнула ее руку.

– А, это теперь вольнодумство – когда человек считает себя человеком? А ты что думаешь, Белла? Что-то ты как воды в рот набрала!

Белле, на самом деле, было куда как несладко. Борьба между привычкой слушаться, выращивавшейся с рождения, и последними месяцами «вольнодумства» и жизни за пределами семьи давалась ей нелегко: в течение всего разговора, она хоть и молчала, но ерзала, как будто была одета в колючую грубую шерсть, пару раз резко вдыхала, собираясь вставить слово, и передумывала, а взгляд ее становился все более отчаянным. Впрочем, может быть, Леонор этого не видела, а видела свое – аристократку, которая прямо сейчас у нее на глазах отрекалась от всего человеческого в пользу сомнительных правил «проклятых донов». Презрение, которого такая позиция заслуживала с точки зрения Леонор, делало это личное уравнение Беллы еще менее решаемым.

Чудесная это вещь – уверенность в своей безнаказанности.

– Человеком, – сказал дон Франсиско, – я считаю того, кто обладает свободой воли, ее осознанием и готовностью ее отстаивать.

Одиль застыла и почувствовала, как замер Ксандер – он опять дышал еле заметно, и жилка в его виске забилась как в лихорадке. Он тоже боролся между старым страхом и желанием принять брошенный вызов, и пока страх побеждал.

– Леонор, – сказала донья Инес, и на этот раз в ее голосе была слышна сталь – настолько, что даже ее подопечная, сначала вскинувшись, опустила бедовые глаза, подумав то ли о манерах, то ли о том, что она в Трамонтане только милостью кортесов Иберии.

– Что вы, – мягко сказал дон Франсиско. – Мне интересны рассуждения сеньориты.

В этой мягкости Одиль услышала угрозу, и, похоже, не она одна. Он по-прежнему выглядел невозмутимым, но если бы глаза и в самом деле могли метать молнии, от Леонор бы осталась кучка пепла. Или не от Леонор. Впрочем, молнии, не молнии, но огонь метать дон Франсиско наверняка умел получше племянницы.

Донья Инес с явной неохотой, но учтиво наклонила голову. Белла быстро глянула на дядю, а потом, так же быстро, на Одиль, то ли предупреждая, то ли ища поддержки.

– Дядя, – негромко сказал Фелипе.

Он тоже только сейчас заговорил, и тоже выглядел так, словно ему было крайне неуютно – но, с удивлением поняла Одиль, не потому, почему Белла: разговор он слушал несколько рассеянно, явно умом будучи не здесь, и рассуждения дяди воспринимал как нечто не раз слышанное, а сейчас еще и отнимающее время. Он озабоченно хмурился – слегка, но