Огненный волк - Елизавета Дворецкая

— Дозволите с вами присесть? — смирно спросил Говорок, щурясь от солнца и кланяясь.

Сейчас в его голове было посветлее обычного: он смотрел на Востреца и Милаву осмысленно и даже узнал их.

— Отчего же нет? — ответил Вострец. Он был лучшим приятелем Говорка во всем роду, никогда его не сторонился и с любопытством прислушивался к его путаным речам. — Лес-то не наш — сиди где хочешь.

«Да он здесь хозяин побольше нашего!» — подумала Милава.

— Как же ты стадо оставил? — спросил Вострец. — Не разбредутся коровы?

— Не, я им ноги заговором спутал, — обстоятельно ответил Говорок. Усевшись на траву, он разложил вокруг себя кнут, дудочку и потертую холщовую сумку, устраиваясь на долгий отдых. — Да и Лесовица присмотрит. Я ей хлебушка на пенечке оставил. Да, вот иду я вчера через болото, — оживленно заговорил вдруг пастух и даже выпрямился, как будто вокруг него сидело с десяток слушателей. — Да гляжу — на листе лягушка сидит, такая лягушка — о трех головах! Да поет. Ой девушки, голубушки, подружки мои! — тонким женским голосом запел пастух, закрыв глаза, лицо его стало мечтательным, на щеках сквозь неряшливую щетину пробился румянец. Милава смотрела на Говорка с жалостью и тоской, а Вострец усмехался, радуясь развлечению.

— Да так сладко поет, как девицы на посиделках… — Говорок помолчал, потом открыл глаза, удивленно оглядел поляну, тряхнул головой и обратился к Милаве: — Да! А ты, Ясинка моя, матушке скажи, как будет она пироги печь, пусть и пастуха не забудет, а то сызнова коровке вашей теленочка живого не видать!

— Я не Ясинка, — грустно ответила Милава и глазами сделала Вострецу знак: пойдем отсюда. Чего разговаривать с убогим, если он уже ее с другой перепутал?

— Нет? — Говорок удивился, лицо его разом погасло. Милава шагнула в сторону, но пастух вдруг быстро вскинул руку, словно хотел ее удержать. — Вот ты говоришь: не Ясинка. А почему? Вот оно, имя-то! Не имя — уже и не ты! Дали имя — есть человек! Не дали имени — нет человека, хоть волки его ешь! А кто имя знает, тому и дух в руки идет. Знаешь имя — кого хочешь возьмешь, хоть лешего, хоть оборотня, хоть…

Пастух внезапно замолчал и уставился в траву перед собой.

— Хоть берегиню? — подсказал Вострец.

— А хоть и берегиню, — тихо, безразлично повторил Говорок. — Ой девушки, голубушки, подру… Да вот я и говорю: сама такая зелененькая, вот как травка молоденькая, а на спинке пятнушки, будто ряска…

Милава досадливо вздохнула: только-только, услышав о берегине, она понадеялась на что-то толковое, и вот вам!

— Ну, это ты врешь! — уверенно ответил Вострец. — Чтоб сама зеленая, а пятнышки ряской!

— Не вру, Леший Дед послух, не вру! — с прежней горячностью заговорил пастух, глядя то на Вос-треца, то на Милаву, словно умолял ему поверить.

— И песни поет? — недоверчиво спросил Вострец. Милава снова показала ему глазами в сторону. Но Вострец в ответ стал делать ей какие-то оживленные знаки и показывать на Говорка, словно тут сидело с ними невиданное чудо.

— Поет, поет! — уверял его Говорок. — Пойдете вы цветочки рвать — сорвите и мне…

— Да как же ты услыхал? — с сомнением спросил Вострец, не давая ему допеть. — Ведь такое диво лесное людей за версту чует, схоронится!

— А меня не чует! — горделиво ответил пастух и захихикал, пригнув голову и заговорщицки оглядываясь. — Не чуют меня, не чуют! На мне оберегов-то нету, я им — пустое место!

Говорок радостно хихикал и мелко тряс головой. Милаве было жалко и тоскливо смотреть на него, но Вострец все не желал уходить.

— А может, ты и берегиню близко видел? — спросил он у пастуха.

Говорок вдруг разом перестал хихикать и испуганно втянул голову в плечи.

— Нельзя говорить! — зашептал он, прикрывая рот ладонью. — Они близко, ой близко! Всяку ночь я их песни слышу! А одна и вовсе к Еловиной избе ходит! Все ходит, все ходит, поет, поет… А другие летят прочь на заре — кличут ее! Много их, много! Берегись! Беда, если учуют кого!

Говорок съежился на траве, спрятал лицо в поджатых коленях и затих. Милава смотрела на него, сморщившись от усилия сообразить, собрать воедино отрывки его беспорядочных речей. Она догадалась, что Вострец не зря так долго беседовал с безумцем, что пастух сказал им что-то важное, но что?

Вострец со значением посмотрел на Милаву, потом нагнулся к Говорку и тряхнул его за костлявое плечо, обтянутое грубой серой рубахой безо всяких вышивок.

— Эй! Так что там с лягушкой трехголовой?

— А? — Пастух вскинул голову и посмотрел на них с испугом и недоумением. — Вы кто? Вам чего надо? Не трогайте меня! А вам вреда не делаю!

Лицо его побледнело и стало тупо-безразличным, веки полузакрылись.

— А будете веночки плесть — сплетите и мне… — снова затянул он себе под нос.

— Село солнышко в головушке! — с досадой пробормотал Вострец и безнадежно махнул рукой. — Все, теперь от него долго слова толком не добьешься!

Из-за деревьев послышались голоса Заренца и Полянки, зовущие их. Милава и Вострец подхватили свою берестянку и побежали на зов. Говорок остался сидеть на поляне, обняв колени, покачиваясь и тусклым голосом напевая лягушкину песню.

Милава и Вострец нагнали остальных, но продолжали держаться вместе. Милава и так, и эдак вертела в памяти слова Говорка, но не могла ничего понять.

— Да ты поняла, чего он сказал-то? — прошептал ей Вострец, высыпая в берестянку новую горсть ягод.

— Нет, — оглянувшись на сестер, прошептала Милава в ответ. — Муть болотную нес. Про лягушку какую-то трехголовую!

— Сама ты трехголовая! — с досадой отозвался брат. — А ума что в печном горшке! Песню-то слышала русальную? Берегиня эту песню пела, не лягушка! А может, наш дурачок берегиню лягушкой увидел, он может. А про берегиню-то он правду сказал! Каждую ночь она к Еловиной избушке ходит, та, что Брезя заморочила! Видно, она его к себе выманить хочет, да Еловы боится! Вот тут нам бы ее и поймать! Крылья ее мы с тобой не удержим, тут мужик нужен, а сам Брезь едва с лавки встает. Попробуй хоть узнать, как ее имя! Слышала: кто имя знает, тому дух в руки идет!

— Ведь правда! — Милава вспомнила слова пастуха. — Да как я к ней подойду? Она ведь учует меня!

— А как же Говорка не чует? Видала — на нем рубаха невышитая, оберегов никаких — он для нечисти что пустое место! Вот и ты надень рубаху невышитую, оберегов не бери с собой — они и тебя не учуют!

Милава помолчала, обдумывая слова младшего брата. Они стояли на коленях среди земляничных кустов, где все ягоды уже были выбраны, и только для вида шарили под примятыми резными листьями.

— Страшно! — прошептала наконец Милава. — Как же без оберегов да в лес — ешь меня кто хочет.