Госсмех. Сталинизм и комическое - Евгений Александрович Добренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Второе письмо касалось как раз тех, кого за границу не посылали. Оно было написано демобилизованным офицером своему депутату Молотову. Приведем его полностью:
Дорогой Вячеслав Михайлович Молотов,
Прошу прощения, что отрываю у Вас столь драгоценное время, обращаясь к Вам с этим письмом. Я долго крепился, все надеялся выправить положение своими собственными силами. За 40-летнюю свою жизнь я ни одного раза не обращался к кому-либо за помощью. С 13-летнего возраста (сейчас же после смерти своего отца) я пошел работать. И эта рабочая дисциплина выработала у меня самостоятельность в действиях. Но вчерашние слезы моей старшей дочери, 17-летней девушки-комсомолки, толкнули меня на этот поступок, т. е. заставили меня обратиться к Вам с настоящим письмом.
В декабре 1945 г. я возвратился домой по демобилизации из рядов Красной Армии. В годы Отечественной войны я находился в Действующей армии, участвовал в боях как командир стрелкового, а затем как командир минометного взводов на Кубани, в Крыму, в Белоруссии и Прибалтике. Был ранен и контужен. Имею 4 правительственные награды. Словом, честно, добросовестно защищал свою советскую отчизну от немецко-фашистских захватчиков.
И вот после 4-летней службы в рядах Красной армии я вновь возвратился домой. Семью застал в ужасном положении. Жена и трое моих детей проживали в умывальнике (8-метровой комнате с кафельным полом, с сырыми стенами и потолком). Ни у жены, ни у детей не было ни одежды, ни обуви. То, что я получил в качестве денежной компенсации — 3500 руб. — я немедленно израсходовал, чтобы купить какую-нибудь обувь и одежонку детям и жене. Детей определили в детские ясли (а раньше им было не в чем туда ходить). Старшая дочка стала учиться, жена стала работать. Но что я мог по коммерческой цене приобрести на 3500 рублей?! У жены до сих пор нет пальто, старшая дочка ходит в рваной юбчонке (но в школе она пока сидит в пальто, т. е. не раздеваясь).
И вот я обратился за помощью в РВК. Мне сказали: «Демобилизованные помощь получают по месту своей работы». Тогда я написал заявление в фабрично-заводской комитет, чтобы мне выдали ордер на приобретение жене пальто и дочери платья. Через месяц мне выдали ордер… на дамские галоши. Это же просто издевка!
И вот вчера дочка получила билет в театр в честь 28-й годовщины Красной Армии. И она пришла домой со слезами: «В чем я пойду в театр?! У меня нет ни платья, ни юбки». И я, офицер, должен был, чтобы скрыть от дочери свои слезы, уйти на весь вечер из дома. Настроение прескверное. Ведь я не прошу подаяния, не прошу никаких денежных пособий. Ведь я прошу, чтобы мне выдали ордер на приобретение промтоваров в государственном магазине за собственные деньги. Ведь не могу же я из своей зарплаты идти на рынок и приобретать там по спекулятивным ценам товары.
До войны я жил хорошо (как тогда жили хорошо все наши советские люди). Bo время войны с оружием в руках защищал родину. Жена с детьми была эвакуирована из Москвы, четыре года скиталась с детьми среди чужих людей. Все, что у нее было, проела с детьми. Вернулась в Москву как нищая. А здесь, в Москве из квартиры вынесли и продали всю нашу мебель, все оставшиеся вещи. Теперь я сплю на стульях, подстилая свою шинель. Ни от кого не добьешься толку, никто не хочет оказать помощь.
Сегодня отнес в комиссионный магазин свой офицерский костюм. Сам остался в хлопчатобумажном (старом) костюме. Но о себе я не беспокоюсь. Но мне жалко семью, жалко детей. Неужели я не завоевал им право на жизнь?!
Тарасов Алексей Иванович.
На письме имеется резолюция: «НКТорг — Любимову. Надо помочь. В. Молотов. 2.03.46». Автор письма — москвич, проживавший в одном из престижных столичных районов (Молотовский избирательный округ Москвы). Нетрудно представить себе, каково было благосостояние населения небольших городов и сельских районов страны. Это ставит проблему «экипировки» командируемых за границу журналистов в иной контекст и полностью смещает акценты жалобы-фельетона, обнажая прием.
Речь здесь пойдет об уникальном жанре. С одной стороны, советский фельетон был едва ли не самым популярным сатирическим жанром: открывая газету, советский читатель не задерживался на официальных первых полосах, обращаясь сразу к третьей, где обычно размещались фельетоны, с которыми много позже стала конкурировать четвертая полоса — с программой телевидения и спортивными новостями. С другой стороны, это был жанр передовой линии реальности, поскольку в его фокусе должен был находиться негатив, каковой надлежало упаковать таким образом, чтобы он походил на реальность, и чтобы читатель находил ответы на возникающие к ней вопросы, но одновременно не подрывал картину, производимую первыми полосами газеты и соцреализмом. Все это требовало от авторов немалого искусства.
Благонамеренный смех: Искусство фельетона
Тотальная инструментализация и сатиризация смеха в сталинизме была связана с функциями комического в сталинском политико-эстетическом проекте. Сатира активно участвовала в обеспечении легитимности режима. Последняя основывалась на сложном балансе: одной опорой идеократического государства была доктринальность и идеологическая ортодоксальность; другой, напротив, оппортунизм и политическая приспособляемость. В решении этого непростого уравнения сатира («критика и самокритика») играла важную роль, поскольку была универсальным инструментом различения и маркировки: она последовательно окрашивала в свои цвета прошлое и внешний мир (настоящее, напротив, покрывалось глянцем «доброго юмора»). Сатира не просто маркировала прошлое: то, что превращалось в объект сатиры, становилось прошлым (это распространялось не только на «пережитки прошлого в сознании советских людей», но и на Запад как мир капиталистического прошлого). Таким образом, именно благодаря сатире система каждый раз приспосабливалась к новым условиям, оставаясь самой собою.
Другая ключевая функция сатиры состояла в том, что она позволяла соотносить сильно приукрашенную советской пропагандой и искусством картину советской жизни с реальностью. В этом качестве она была настолько важна, что утверждалось, что она останется едва ли не единственной пенитенциарной практикой будущего: «При коммунизме, может быть, единственным способом, единственным средством наказания нарушителей общественного порядка, единственной возможностью пресечения зла будет сатира»[574].
О синтетической природе фельетона писали в 1920-е годы Тынянов и Казанский, когда рассуждали о том, что «литературе все время нужна
