Первая просека - Александр Грачев

Холодок пробежал по спине Пригницына — как бы студеное дыхание Рогульника. «Поеду по Пионерской, там людно, что-нибудь придумаю». Но Рогульник, словно подслушав его мысли, коротко сказал:

— Мимо лесозавода езжай.

— А какая разница?

— Такая, чтоб нас меньше видели.

— Можно и туда, — покорно согласился Пригницын: он теперь делал все, чтобы усыпить подозрительность Рогульника.

«Но почему он держит руку в кармане? — гадал Пригницын, мельком бросая косой взгляд назад. — Оружие там? А для чего?»

Дорога разделилась на две: одна пошла к хлебокомбинату, другая круто свернула на пустырь, за которым темнела стена тайги. Солнце уже коснулось краем левобережных сопок и вот-вот скроется за их ярусами. Из тайги тянуло осенним холодком.

Пригницын достал папиросу, обернулся к Рогульнику.

— Дай спичку! — И мельком взглянул на правую руку Рогульника.

Тот поймал этот взгляд, помедлил, вытащил спички. Прикуривая, Николай искоса присмотрелся к карману Рогульника. Там ясно проступали очертания браунинга.

И снова мучительный вопрос: «Зачем браунинг? Не доверяет? Боится, сбегу? Нужно проверить…»

— Трр-рр! — остановил он лошадь и объяснил: — Супонь расслабла. Подержи вожжи, я подтяну.

Рогульник взял вожжи, но тоже спрыгнул с телеги и теперь стоял за спиной. Чтобы окончательно проверить свои подозрения, Пригницын зашел с правого бока, пробуя гужи. Тотчас же там оказался и Рогульник — вожжи он бросил на спину лошади. Пригницын сделал вид, что не придает этому значения, а в мыслях смятение: «Почему? Убить решили? Убрать лишнего свидетеля?»

Он не торопился сесть в телегу. Подтянул чересседельник, покачал дугу. А мысль об одном: как обмануть Рогульника?

— Ты не мешкай, — сказал ему Рогульник, — а то дотемна не доедем к селу.

— Я и то смотрю, — согласился Пригницын.

С этими словами он забрался на передок, взмахнул кнутом, гикнул по-разбойничьи, и лошадь с места взяла галопом. Нахлестывая ее кнутом, Пригницын искоса наблюдал за Рогульником, придвинулся к нему поближе, почти вплотную. Будто кинутый на ухабе, рывком повернул лошадь на обочину дороги и изо всех сил толкнул плечом Рогульника в спину. Падая с телеги, тот, однако, успел ухватиться руками за борт, попытался бежать, но удар кнута — давно знакомый цыганский прием! — опоясал ему лицо и шею, захлестнулся на кадыке и со страшной силой рванул в сторону. Пригницын запомнил искаженное злобой лицо Рогульника и его растопыренные в воздухе руки, пытающиеся что-то поймать. Но телега была уже снова на дороге и, оставляя клубы пыли, с грохотом мчалась в сторону тайги. Лежа животом на дне телеги, Пригницын стегал кнутом запотевший круп лошади.

Он не слышал ни пистолетных хлопков, ни визга пуль в воздухе. На первом же повороте дороги, уже в тайге, Николай последний раз хлестнул лошадь, кошкой прыгнул на землю и кинулся в заросли. Спрямляя путь к городу, он бежал через колдобины и валежник. Ветки хлестали его по лицу, царапали руки, рвали одежду, но он не чувствовал ни боли, ни усталости.

Вот и окраинные дома Пионерской улицы. Пригницын бежал по проезжей части, но на перекрестке Комсомольской увидел грузовик. С разбегу он вскочил на подножку, постучал в дверцу кабины.

— Скорее в милицию!

— Что случилось?

— Воров в квартире закрыл.

— А чего кровь на лице?

— Упал, — бойко врал Пригницын.

…Еще не успели лечь сумерки, а Пригницын уже стоял в кабинете начальника городского отдела НКВД. Пот и кровь текли по его смуглому лицу, и это красноречивее слов говорило о том, что случилось нечто серьезное.

Ставорского и Рогульника арестовали почти одновременно: первого в штабе ВОХРа, второго спустя минут десять на пороге избушки штаба — он спешил предупредить шефа о грозящей опасности. А тем временем другая оперативная группа с помощью Пригницына извлекала из люка теплотрассы мешки с «цементом». Взрыв должен был произойти в два часа ночи…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Рогульника привели под охраной двух конвоиров со связанными позади руками.

— Развяжите руки, — приказал Сергей Петрович, начальник городского отдела НКВД, и посмотрел долгим взглядом в приплюснутое, дегенеративное лицо с широко посаженными глазами. — Та-ак… Рогульник Архип Архипович… Ну, расскажите нам о себе, откуда вы, как попали в Комсомольск, кто вас послал сюда?

Рогульник хмуро, исподлобья, посмотрел на Сергея Петровича.

— А что мне рассказывать? Откуда приехал — там меня нет, кто посылал — того тут нет.

И замолк.

— Между прочим, гражданин Рогульник, вы, кажется, неправильно меня поняли, — сказал Сергей Петрович, постукивая карандашом по столу. — Я вас вызвал к себе для серьезного разговора и о серьезном деле. От того, как правильно вы меня поймете и насколько честно расскажете обо всем, зависит ваша судьба. Да что судьба, прямо скажу — ваша жизнь! Статья, по которой вы привлечены, предусматривает только одно: расстрел. Поможете следствию выяснить картину вредительской деятельности Ставорского и Уланской, останетесь в живых, нет — расстрел. Выбирайте!

Рогульник молчал, повернув голову к окну.

— Кстати, — вновь заговорил Сергей Петрович, — кто вы и откуда, нам и так известно. Я даже могу сказать, где сейчас ваш отец, дать его точный адрес.

— Ну! А откуда я? — спросил Рогульник с глупой ухмылкой.

Выслушав начальника и узнав, что отец живет на свободе, в родном селе, Рогульник смягчился.

— Это Колька Пригницын, должно, рассказал вам обо всем… — Потом спросил с наивным простодушием: — Значит, не расстреляете, если расскажу все направдок?

— Не расстреляем.

— Так чего, писать будете, ай как? Черт с ними, всех выдам! Один конец. Путя все одно больше нет.

Сергей Петрович одобрительно кивнул головой.

— Разумное решение. Сейчас вас поведут к следователю, и там вы запишете свои показания. Но помните: если что утаите, будет хуже.

И Рогульник рассказал все, что знал о Ставорском, Савке Бормотове, об истории поджога склада импортного оборудования. Умолчал об одном — о своем участии в убийстве мужичонки, чуть было не разоблачившего Ставорского. Ведь никаких свидетелей!

Сергей Петрович сличал показания Пригницына и Рогульника. Они ни в чем не расходились. Теперь он решил допросить Уланскую. Его интересовал уже не сам Ставорский, а его соучастники.

Прошло всего пять дней после ареста, но как изменилась Лариса Уланская! Глаза провалились, лицо позеленело, сама она, без губной помады, без пудры, с растрепанными волосами, выглядела старухой.

Очутившись в кабинете Сергея Петровича, она обессиленно опустилась на стул и разрыдалась. Потом, вытерев покрасневшие глаза, с надрывом воскликнула:

— Сергей Петрович, милый, что хотите делайте со мной, только не расстреливайте! Боже мой, как хочется жить! Я вам все расскажу, что знаю, ничего не утаю, поверьте мне! Я открою вам свою душу! Если бы вы меня не арестовали, я сама бы пришла к вам.

Слезы снова хлынули из ее глаз.

— Что ж, это очень хорошо, гражданка Уланская. Чистосердечным признанием вы в значительной мере искупите свою вину.

Уланская действительно рассказала все, что знала о Ставорском, ничего не утаивая.

— Теперь я раскрою вам, дорогой Сергей Петрович, свою душевную тайну, — говорила она в конце допроса, — тайну, которая так или иначе привела бы меня к вам. — Глаза ее высохли, лицо немного посвежело, даже осветилось подобием улыбки. — Нынешней весной, — продолжала она, — Ставорский поручил мне познакомиться с капитаном Гордеевым. Вы его, наверное, знаете. Это очень милый, симпатичный человек, со спокойным характером и железной выдержкой. У него семья в Хабаровске — жена и двое детей. Задача состояла в том, чтобы скомпрометировать его и завербовать.

Познакомилась я с ним на банкете, потом встретились в однодневном доме отдыха, наконец, я пригласила его к себе. Нашу встречу Ставорский должен был предать гласности, разыграв роль обманутого любовника-ревнивца. Угрозой обвинения в бытовом разложении он хотел подчинить себе Гордеева. Но к этому времени мне стало ясно, что я впервые в жизни по-настоящему полюбила человека. Во мне проснулась воля. Я хотела постоять за себя, за свое женское право любить. Ведь до сих пор — восемь лет! — я была всего-навсего предметом, которым мог распоряжаться некий бог по собственному усмотрению, мое женское самолюбие было принижено, стерто начисто…

Мы сидели рядом с Леонидом Ивановичем, когда раздался стук в дверь. Светилась только ночная лампочка.

Гордеев хотел встать, чтобы открыть дверь, но я его удержала. Стук повторился, но уже с большей настойчивостью. Мой гость снова пытался встать, но я удержала его силой, обняв за шею. Потом шепнула ему на ухо, чтобы он ни в коем случае не выдавал нашего присутствия в комнате, что придет время, и я сумею рассказать ему всю правду об этом вечере. Вы можете спросить у капитана Гордеева, что я говорила ему тогда… Стук в дверь повторялся с небольшими перерывами примерно с час. И все это время мы с Леонидом Ивановичем сидели не шевелясь, затаив дыхание.