Великий лес - Борис Саченко

Промелькнуло в глазах, представилось на миг — свежий холмик песка под сосенкой на кладбище, новый дубовый крест — и мать, распластавшаяся там, на холмике, под крестом, рыдает в голос… «Так было, когда отца хоронили, так и сейчас будет. Только в земле, в домовине, на этот раз лежать буду я…»

Не по себе стало от минутного видения, пол покачнулся под логами.

«Нет, что угодно, только не это… Я жить, жить хочу! Нет, нет!»

«А что ты сделаешь, если выведут из толпы, поставят к забору или к стене, винтовку наведут?..»

«Надо все сделать, чтоб этого не было!»

Забегала в хату мать, снова пыталась заговорить с сыном:

— А к нам, когда тебя не было, Иван Дорошка и Василь Кулага заходили. О тебе спрашивали.

— Что спрашивали? — оживлялся сын.

— Да ничего такого. Просто — где ты.

— И ты… что ты им сказала?

— Сказала — ушел. Как все — в беженцы.

— А они?

— Они ничего не знали, думали… дома ты… Видно, поговорить с тобой хотели.

Выходила из хаты мать, Апанас снова задумывался, углублялся в себя.

«Чего они приходили? О чем хотели говорить? А может, поискать их, Ивана Дорошку или Василя Кулагу? Рассказать, что у меня на душе, какие заботы покоя не дают? Они же здесь остались, собираются как-то жить и при немцах. Может, и мне в лес уйти, там до поры скрываться?»

«Не торопись».

«С чем не торопиться?»

«С выводами. Да и искать Ивана Дорошку и Василя Кулагу не торопись. Выжди».

«Чего ждать-то?»

«Ясности, определенности. Тем более что недолго ждать осталось. Раз немцы до Москвы дошли…»

«Наполеон взял Москву, а войну все равно проиграл».

«Когда это было? А теперь все по-иному может быть. Ничто в жизни не повторяется».

«Сидеть, ничего не делая, ждать?»

«Иной раз лучше посидеть без дела, чем суетиться, делать что попадя. Муху видал в паутине? Чем больше мельтешит, рвется, тем хуже запутывается… А вдруг и без твоих усилий все обойдется, уладится… Больше бы не нагрешил, а то никто уж не пожалеет, никто не выручит…»

И Апанас сидел дома, ничего не пытаясь предпринять. Все ждал чего-то. А чего — и сам не знал, сказать определенно не мог.

XIII

Неширокая полевая дорога вывела Пилипа на шоссе. По шоссе мчались машины-полуторки, груженные разной военной амуницией, с тяжелым ревом шли танки, а по обе стороны его бесконечным потоком тянулись люди: красноармейцы и штатские — мужчины, женщины, дети. Красноармейцы, измотанные, запыленные, несли за плечами винтовки, ранцы, скатки шинелей; штатские гнали коров, горбились под узлами, котомками, чемоданами с домашним скарбом. Люди и машины двигались в одном направлении — с запада на восток. И, прежде чем самому влиться в этот поток, Пилип присел на траву и долго смотрел издали на людей, гонимых конечно же боязнью попасть в руки врага.

«Все бегут… А куда?» — думал Пилип.

Надежды догнать свою команду у него уже не было. Команда могла пойти другой дорогой, могла задержаться в пути, — надо же было и переодеться в военное, и оружие получить. Но не идти же ему, Пилипу, назад, не возвращаться к Днепру. Посидев на траве и собравшись с силами — у него все еще кружилась, побаливала голова, и он не знал, отчего это: оттого ли, что сильно хотел есть и пить, или что его засыпало землей на переправе, — поднялся на ноги. Но присоединиться, как был намерен, к людскому потоку не успел — услыхал вдруг над головой нарастающий гул самолетов. Не раздумывая, чьи самолеты — свои или немецкие, — упал, рухнул, как подкошенный. Не прошло, видно, и минуты, как земля под ним содрогнулась, заходила. Черные раскидистые кусты — один, второй, третий — выросли вдоль шоссе. Люди бросились врассыпную…

Снова послышался вой самолетов — и снова взрывы, свист осколков. На шоссе что-то вспыхнуло, загорелось. Кажется, машина… Кто-то истошно закричал…

«Неужели и на шоссе так же бомбят, как на переправе у Днепра?! — ужаснулся Пилип. — Если здесь такое же пекло, так чего меня сюда несло?»

«А куда же идти?» — задал он себе вопрос.

И, как ни силился, не мог найти ответа.

«Назад, в Великий Лес, податься, как советовали Матей Хорик и Адам Зайчик?.. Но там же… Клавдия… Да и брат, Иван, говорил: «Не подкачай, Пилип, не подведи».

Самолеты больше не гудели, не появлялись. И шоссе постепенно приобретало прежний, как до бомбежки, вид — снова по нему мчались полуторки, шли танки, а пообочь не останавливался — тек и тек поток красноармейцев и штатского люда. Лишь неподалеку от шоссе, как след недавней бомбежки, чернело несколько вырытых бомбами воронок да лежали, вытянувшись, убитые — их снесли в одно место, но почему-то не собирались хоронить.

Вечерело. Огромный красный круг солнца висел над лесом в той стороне, откуда шли люди, машины, танки. Жара быстро спадала, становилось легче дышать. И боль в боку и в голове как бы притупилась, ослабла.

«Ну что ж, хватит и мне рассиживаться, пора идти», — сказал, словно поторопил себя Пилип и опять встал на нетвердые ноги, медленно подался к шоссе…

Ему повезло — в первой же деревне, попавшейся по дороге, когда подошел к колодцу напиться, его задержал военный.

— Кто вы такой? — довольно строго спросил он у Пилипа.

— Я?..

Пилип растерялся, не знал, что ответить.

— Я из мобилизованных, — спохватился наконец.

— Почему один, без команды? — не сводил с Пилипа глаз военный, даже рукою потянулся к кобуре, хотел, видно, достать пистолет.

— Я отстал…

— Как это — отстал?

— На переправе… через Днепр… — И, чувствуя, что не до конца убедил военного, добавил: — Бомбежка была… Меня землей засыпало…

— А-а… — Военный оставил в покое кобуру, улыбнулся. — Значит, первое крещение прошли, с чем вас и поздравляю… Откуда вы родом?

— Здешний, из Ельницкого района.

— Из Ельницкого? — переспросил военный вроде бы обрадованно. Даже длинные белесые ресницы пришли в движение. — А из какой деревни?

— Из Великого Леса.

— Неужели? — не поверил военный. — Как фамилия ваша?

— Дорошка. Пилип Дорошка.

— Вы не брат того Дорошки, что на заводе в Гудове работал, а потом председателем сельсовета был?

— Брат.

— Родной?

— Ну да.

— О, тогда я рад с вами познакомиться.

И военный — только сейчас Пилип обратил внимание, что это был командир, — протянул руку.

— Будем знакомы, Алексей Заспицкий. Я тоже какое-то время на заводе в Гудове работал. Если вы такой же, как ваш брат, я охотно беру вас к себе во взвод… Согласны?

Пилип пожал плечами, мол, как знаете, а что до меня… Согласен, конечно.

— В каких вы войсках служили? — уже не командирским, а иным, более мягким тоном спросил Алексей Заспицкий. — В пехоте? Кавалерии? Артиллерии?

— Нигде я не служил, — признался Пилип.

— Как — нигде?

— Ну, так получилось, что не служил.

— Почему?

Пилип опять пожал плечами — не скажешь же, что отсиживался в лесу, чтобы не идти на службу.

— Ничего, — успокоил Пилипа Алексей Заспицкий. — Научим нести службу. И стрелять тоже научим, не огорчайтесь. Гавриленко! — крикнул он, оборачиваясь к группе солдат, которые, вытащив из колодца ведро воды, по очереди жадно пили через край.

— Я! — подбежал к Заспицкому, встал по стойке «смирно» небольшой, коренастый, но, чувствовалось, разворотливый солдат.

— Обмундировать нового нашего товарища, выдать оружие, зачислить на все виды довольствия.

— Слушаюсь, товарищ лейтенант! — приложил руку к пилотке Гавриленко. — Разрешите выполнять?

— Выполняйте!

И Алексей Заспицкий, еще раз окинув взглядом Пилипа, словно подбадривая, воодушевляя его, поспешил куда-то дальше, в другой конец деревни.

XIV

Всего одну ночь провел Андрей Макарович дома, и не отдохнул, кажется, толком с дороги, а чуть рассвело, наступило утро — уже не мог усидеть в хате, места себе не находил. «Что это со мною? Привык к дороге, когда вечно куда-то спешишь, или… Беспокойство какое-то, не понять, чего хочется, — думал Андрей Макарович, пока не пришел к разгадке. — Да это же осень на дворе. В школе давно занятия идут. А я… дома. Вот оно и волнует… Бывало, чуть утро, так и побежал. Даже в воскресенье, в выходной. И это несколько лет подряд. А тут… Проснулся — и дома. Потому и муторно, беспокойно…»

Накинул на плечи пальто, шапку на голову натянул. И, ничего не говоря жене, Алине Сергеевне, которая тоже проснулась рано и собиралась затапливать печь, вышел из дому. Постоял, словно в раздумье, на крыльце, посмотрел на пустой осенний огород, на облетевшие уже деревья, шуршавшие мокрыми сучьями, и медленным шагом подался на тропинку, что вела к школе.

Довольный, что никого не встретил, никто расспросами не перебил его мыслей, он подошел к школе, — новая, построенная уже в годы советской власти, она стояла на пригорке немного поодаль от улицы, за клубом. А мысли у Андрея Макаровича были все те же — как ему жить дальше? Попытка уйти, избежать оккупации окончилась неудачей. Нигде они с женой так и не нашли пристанища, нигде не смогли осесть. Только зря ноги набили, наголодались в дороге. Не возвратились бы сюда — вроде бы и обязанностей ни перед кем у них не было. Их никто не знает, и они никого не знают. Все им чужие, и они чужие всем. А коль вернулись к своим людям, в свою деревню, и заботы, обязанности вернулись. Да и от директорства его, Андрея Макаровича, никто не освобождал, Ответ за школу, за то, чтобы дети учились, держать не кому-нибудь, а ему. Война?.. Война, если на то пошло, досюда еще и не докатилась, немцев здесь нет. И не надо откладывать, надо, видимо, начинать занятия в школе. И так вон сколько времени упущено, придется наверстывать. Что там и как дальше будет — увидим. А пока здесь советская власть, и должна работать наша, советская школа. Как должна работать и больница, и все-все, без чего не могут обойтись люди. Разумеется, организовать работу школы в военное время не так-то легко. Будут всякие перебои, чего-то будет не хватать. Да и дети… не все смогут ходить в школу, а если и смогут, то не каждый день. Но надо стремиться, надо сделать все возможное, чтобы школа работала так же, как и раньше…