Новый Мир ( № 2 2010) - Новый Мир Новый Мир

Илья Кукулин. История пишется сейчас. — “Знамя”, 2009, № 11.

Говорит один из участников дискуссии “Критика в „толстых” журналах — уход на глубину или в никуда?”, “спровоцированной” статьей Инны Булкиной.

“Немецкий филолог Биргит Менцель выделила три типа литературной критики, характерных для Северной Америки и Европы в ХХ веке: критика, ориентированная на интересы „простого читателя”, на интересы целого общества и на развитие искусства как автономной системы. Мне кажется, для критических статей всех трех видов необходима, пусть и в разной степени, историческая контекстуализация — личный взгляд на то, как влияет литературное произведение или направление на историю культуры, общества, человеческого самосознания. Дело тут совершенно не в открыто высказанной гражданской позиции. На формирование сознания может очень сильно (пусть и опосредованно) повлиять произведение сугубо герметическое, авангардистское, трудное для восприятия — например, „Улисс” Джойса.

Критик всегда делает выбор: одни сочинения он анализирует или превозносит, другие — замалчивает или ругает. Этот выбор всегда делается в исторической перспективе: если внимательно читать статьи одного и того же критика, можно увидеть, что он/она не просто одобряет новизну темы или языка в симпатичных ему/ей произведениях, но и встраивает их в значимую лично для него/нее традицию в истории культуры. Самые энергичные наши критики, если не считать откровенно партийных, когда формулируют свое кредо, всегда пишут что-то вроде: главное — не пропустить действительно интересную книгу, независимо от степени известности автора. Почему это так важно? Потому, что любая значимая книга — возможность для читателя изменить свое сознание и угол зрения на мир. Рассказ о такой возможности имеет смысл, только если помнить, что человек, даже воспринимающий себя как „простого читателя”, — историческое существо”.

Юрий Милославский. Русский религиозный “шестидесятник” (К 45-летию Харьковской литературной студии Бориса Алексеевича Чичибабина). — “Новая кожа”, Нью-Йорк, 2009, № 2 <http://nk.kojapress.com> .

Заменяя, вослед за С. А. Рачинским, термин “интеллигенция” выражением “нижний господский слой”, Ю. М. пишет: “Уникальность же творчества Бориса Чичибабина состоит в том, что все оно есть — во многом осознанная! — попытка, — сколь плодотворная, столь и трагическая, — синтеза, сочетания, совмещения литературы н. г. с. , — с национальной русской классической литературой. Мы бы даже дерзнули сказать, что Чичибабиным, как „культуртрегером”, собственно — проповедником, было предпринято нечто большее: в его сочинениях упорно и последовательно предлагался некий идеальный надвременной культурный ряд, в котором возлюбленная им двоица „красно солнышко Пушкин, синь воздух Толстой — неразменные боги России” могли бы непротиворечиво состыковаться с Шаровым и Солженицыным, Окуджавой и Эренбургом, — при посредничестве Паустовского и Пастернака. Это был как бы некий литературно-экуменический рай, где нет уже „болезни, печали и воздыхания”, порожденных полярностью, чуждостью друг другу тех или иных явлений культурного міра. Противоречия преодолеваются „просветительным” синтезом-миссией: т. к. поэзия, по Чичибабину, „спасает мір” <…> Притом, что он был плоть от плоти, кость от кости своего времени, своего окружения и проч. — его поэзия, — по крайней мере, в лучших своих образцах, — обращена к перегоревшему, испепеленному, полному тайного раскаяния в своем легкомысленном „пролете” сознанию русского человека наших сегодняшних дней”.

Иван Савельев. “ У нас не было химической промышленности — у нас есть химическая промышленность”. — “Гипертекст”, Уфа, 2009, № 12 <http://www.hypertext.ru>.

В Башкирии появилось, наконец, негосударственное книгоиздание в сфере художественной литературы (“Вагант”). Обнаружилось много самобытных авторов и… почти полное отсутствие читателей. Рецензии в столичной прессе не помогли: книги плавают в безвоздушном пространстве. Терпеливое ожидание.

Сергей Смирнов. Монументализация фантомов. Некоторые особенности бытования идеологической биографии Н. А. Некрасова. — “Вопросы литературы”, 2009, № 6 <http://magazines.russ.ru/voplit>.

“Розанов воспринимал Некрасова как важную и определяющую фигуру не только культурного, но и социального процесса, объединяющую их. Отсюда интерес именно к личности поэта, к его биографии — в ней Розанов пытается найти объяснение тех или иных его черт и одновременно создает идеологический образ. В 1910-е годы Розанов отвергает то, что писал о Некрасове ранее, перед нами изменения весьма значительные: образ поэта претерпевает эволюцию от благодушного волжско-российского певца до сокола, побившего много „мирной птицы”. Розанов оставляет Некрасову роль присяжного провокатора-обличителя и ловкого промышленника, забывает почти о поэте, а присваивает ему черты предельного падения (так же спустя десятилетие писал Бунин о Блоке).

В творениях последних лет Розанов создал образ всеобъемлющей путаницы — и этим довольно цельно отразил современную ему эпоху (утрата путей, целей, размывание оснований). Эти особенности поздней прозы довольно сильно проявляются при обращении к тем или иным литературным деятелям и событиям: нарочито приписываются Ломоносову тютчевские строки, Грибоедову столь же нарочито меняются инициалы и т. п. Развенчанию всей русской литературы предшествует (а потом и сопутствует) развенчание Некрасова. Так страстно Розанов не развенчивал ни Щедрина, ни Чернышевского. Вместе с тем это развенчание было развенчанием и какой-то части (думается — большей) самого себя. Отказ от этой части во имя спасения целого привел к тому, что без нее-то это целое оказалось очень маленьким, стремящимся к исчезновению”.

“Следует сказать также, что созданная Розановым идеологическая биография Некрасова (статьи 1908 г. — П. К. ) оставила заметный след в литературной жизни и оказала значительное влияние на некрасоведение: многие высказывания Розанова были приняты и развиты К. Чуковским, а многие были косвенно оспорены В. Евгеньевым-Максимовым”.

Олжас Сулейменов. Глубина прошлого, высота настоящего и широта будущего. — “Дружба народов”, 2009, № 11 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.

“Мой предок Олжабай батыр когда-то сказал: „Человек из моего седьмого колена будет знающим”. Не кандидатом наук, а в более широком смысле. Видимо, была нужда именно в таком понимании вещей. Больше всего народ нуждался в знании. В юности, узнав о завете предков, я определил для себя главную цель — узнать и рассказать народу своему, кто мы, откуда и куда идем. Этим я занимаюсь много лет.

Молодой Вознесенский меня как-то укорял: „Зачем годы просиживаешь в библиотеках, чего копаешься в каких-то знаках? Что есть выше стихов! Давай будем ездить, выступать”. Конечно, стихи — это важно. Но у Андрея в прошлом были Карамзин, Веселовский, Преображенский, десятки ученых-историков, лингвистов. А у меня в XIX веке, кроме Чокана Валиханова, из историков — никого. Надо этот пробел восполнять. Когда-то в интервью для Литгазеты меня также спросили, зачем вы разбрасываетесь — занимаетесь, кроме литературы, многими другими вещами. Я тогда ответил корреспонденту, что если бы в нашем Алма-Атинском Оперном театре образовалась нехватка баритонов, я пошел бы и петь”.

Петр Ткаченко. “Пред ликом родины суровой”. О тайне смерти Александра Блока. — “Дальний Восток”, Хабаровск, 2009, № 6, ноябрь-декабрь.

Осторожная версия.

…В общем, отравила поэта, скорее всего, Лариса Рейснер, начавшая с ним общаться с лета 1920-го. Яд потихоньку себе действовал. Большевики потому и не пускали поэта лечиться за границу (тянули до последнего), что помри он там — вскрытие показало бы, на ком шапка горит. Рейснер вскоре “зачистили” (очевидно, заразили тифом), мать ее сразу после кончины дочери наложила на себя руки (автор предполагает, что дочь перед смертью открылась родительнице)… А начал эту тему еще В. А. Солоухин, на которого тут активно ссылаются. Поминается и странное перенесение праха поэта в 1944 году. И — само собою — рассудительное: “Было бы непростительным упрощением представлять трагедию гибели поэта только как криминальную”.

В этом же номере крохотная заметка Николая Филипецкого “Ручка, которой пользуются жители Земли”. В 1938 году ее сконструировал венгр Ласло Биро, а рождение первой отечественной шариковой ручки приходится только на 1949-й. Шарики делали на Куйбышевском заводе шарикоподшипников. Поначалу же это дело интересовало только европейских авианавигаторов (шариковые ручки были нечувствительны к перепадам атмосферного давления).