Восстание - Ливиу Ребряну

— Конечно, с процедурной точки зрения вы вполне правы! — согласился префект. — Но, сударь мой, мы должны учитывать и политический фактор. Беспорядки слишком распространились, и люди предельно возбуждены. Наша первая цель — умиротворение возбужденных умов. Крестьяне должны успокоиться, не опасаясь репрессий, которые только сильнее озлобили бы их, а это еще больше осложнило бы положение. Виновные, несомненно, будут примерно наказаны, но лишь после того, как мы добьемся повсеместной разрядки. Затем уж настанет очередь правосудия, которое беспощадно покарает виновных, дабы избежать в будущем повторения подобного рода общественных бедствий.

На околице Леспези майор Тэнэсеску отрапортовал, кипя от возмущения:

— Господин префект, тут разбойничье гнездо! Здесь были совершены убийства!.. Мы должны…

— Спокойнее, спокойнее, господин майор! — испуганно воскликнул Балоляну. — Наша миссия и так слишком болезненна, и потому мы обязаны сохранять хладнокровие.

Ворча и ругаясь сквозь стиснутые зубы, майор провел Балоляну прямо в церковь. Молоденький безбородый священник в полном облачении поджидал их у дверей с подобострастным и смертельно напуганным лицом, так как чуть раньше майор Тэнэсеску грубо обругал его и пригрозил расстрелять.

— Господин префект, мы были совершенно беспомощны и не смогли помешать… — смиренно пробормотал священник, низко кланяясь.

— Пропусти, разбойник, — прошипел майор, отталкивая его локтем от двери.

Рядом с алтарем, на импровизированном катафалке, лежало тело Надины, прикрытое саваном. Майор приподнял уголок савана, открыв посиневшее, сморщившееся лицо. Балоляну отвел взгляд и, заикаясь, пролепетал:

— Ох, звери… звери!.. Несчастная женщина!

Он поспешно вышел из церкви. Ему казалось, что резкий удушающий запах, застрявший в ноздрях, вывернет наизнанку желудок. Он несколько раз глубоко вдохнул свежий воздух, невнятно бормоча какие-то негодующие слова, и тут заметил молодого священника, оцепеневшего у входа в церковь.

— Как же это, батюшка, вы допустили подобное злодеяние?.. Бедный Григорицэ! Какой для него будет удар, когда…

Священник оправдывался плачущим голосом. Все произошло до того внезапно и неожиданно, что ни он, ни кто-либо другой не успели вмешаться. Позднее он узнал, что подстрекателями всех бесчинств были какие-то мужики из Амары и они же совершили самые страшные преступления. Он знает виновных, да и все село их знает, но назвать их не смеет, опасаясь, что в Леспези после этого ему не будет житья. Далее он рассказал префекту, как Ма-тей Дулману спас тело барыни, когда толпа подожгла усадьбу, и как потом он, священник, положил ее останки в церковь, у самого алтаря, чтобы над ней не надругался какой-нибудь умалишенный, что было вполне возможно в эти страшные дни небывалых потрясений. Кроме того, он с огромным риском укрыл у себя дома раненого шофера-немца, которого мстительная толпа грозилась растерзать на куски.

— Хватит болтать! — воскликнул, содрогаясь, Балоляну. — Мы разберемся во всем этом и примем меры! А пока… Где староста вашей деревни?

— У нас в деревне нет старосты, мы подчиняемся Амаре…

Дальнейшие объяснения священника не интересовали Балоляну. Он повернулся к главному прокурору и рассказал ему о Надине и Григоре, одинаково жалея обоих.

— И все-таки мы должны сохранять хладнокровие, обязаны сдерживаться! — вздохнул он печально, но внушительно. — Идемте, надо выполнять свой долг!

Он вышел на улицу, медленно подбирая слова речи, с которой намеревался обратиться к крестьянам, собранным перед обгоревшими развалинами усадьбы Гогу Ионеску. Он решил дать им строгую выволочку, однако не ожесточая их, дабы не подорвать выполнение своей миротворческой миссии, которое до сих пор шло довольно успешно… Майор, который уходил, чтобы отдать кое-какие распоряжения, вернулся в диком гневе.

— Эти разбойники, господин префект, слов не понимают!.. Если мы будем продолжать в том же духе, дело кончится тем, что они на нас нападут, господин префект!.. Эти проклятые бандиты думают, что мы их боимся, господин префект!

От лейтенанта, направленного со взводом в Глигану, майор получил донесение, что тот вынужден задержаться в деревне, так как положение там очень сложное. В то же время внимание майора обратили на то, что со стороны Бырлогу вздымаются клубы дыма. В ответ на недавние добрые слова и похвалы, на реформы и льготы, обещанные правительственным манифестом, негодяи подожгли усадьбу сразу же, как только войска покинули деревню. Это весьма серьезно. Если они отваживаются восставать в тылу войск, значит, зло пустило гораздо более глубокие корни, чем можно было предположить… Майор Тэнэсеску категорически заявил префекту, что его часть рискует попасть в окружение, а он не вправе этого допустить, так как отвечает головой за своих солдат. Балоляну перепугался. Ему тут же представилось, как толпы озверевших мужиков окружают его со всех сторон, избивают, пытают, убивают. Предчувствие Мелании грозило сбыться.

— Господин майор, прошу вас немедленно принять все меры, которые вы сочтете необходимыми! — отрывисто распорядился он чуть дрогнувшим голосом.

Два взвода были направлены в Бырлогу, чтобы навести там порядок. Следовало немедленно наказать абсолютно все село — подвергнуть порке всех без исключения, мужчин, женщин и детей. При малейшей попытке сопротивления войска должны открыть прицельный огонь, а в случае необходимости подтянуть пушки и стереть с лица земли гнездо бунтовщиков.

Как раз когда оба взвода двинулись форсированным маршем к Бырлогу, из Амары вернулся разведывательный патруль и доложил, что крестьяне, вооруженные косами, вилами, топорами и несколькими винтовками, собрались на околице и не пустили солдат дальше, а офицера пригрозили убить, если он попытается проникнуть в село.

Балоляну побледнел. Теперь ему казалось, что он попал в страшный капкан. Волостной начальник был прав, когда утверждал, что крестьяне хорошо организованы и способны противостоять даже армии.

— Ну как, господин майор? Что будем делать? — растерянно спросил он охрипшим голосом.

— Ничего, господин префект, найдем управу на этих бандитов! — воинственно ответил майор, яростно сверкнув глазами, и тут же отдал необходимые приказы.

Солдаты снова двинулись вперед. Влезая в коляску, Балоляну, словно проверяя основной предохранительный клапан, тихо, так, чтобы его никто не услышал, спросил Тэнэсеску:

— Надеюсь, в своих людях вы уверены, господин майор?

— Румынский солдат выполняет приказы, господин префект. Он самый надежный солдат на свете!

Выезжая из Леспези, префект доверительно сказал главному прокурору:

— Представьте себе, что произошло бы в нынешней ситуации, если б мы не могли рассчитывать на дисциплину в армии!.. Настоящая катастрофа!.. Я, конечно, говорю об общем положении, не думая уж о судьбе, уготованной нам, тем, кто ради счастья отчизны приносит себя в жертву здесь.

Крестьяне, собравшиеся на околице села, на шоссе и вокруг него, не находили себе места от нетерпения. Лица у них раскраснелись, глаза горели. Люди ждали, шумя и подбадривая друг друга, как на большой свадьбе. Каждому хотелось что-то сказать, как будто остальные ничего не знали или не видели своими глазами, но все говорили одно и то же и почти одними словами. Изредка воцарялась тишина, и тогда мужиками овладевало тягостное напряжение, которое они тут же старались с себя стряхнуть новыми, еще более лихими воплями и криками, словно боясь очнуться от счастливого опьянения.

— Глядите, опять идут! — закричало сразу несколько голосов.

Все головы повернулись в сторону Леспези. Крестьяне знали, что каратели снова придут, что они должны прийти, но каждый про себя надеялся, что они все-таки не вернутся.

— Пусть идут, пусть идут, их-то мы и ждем! — крикнул Петре Петре тонким, не своим голосом.

Николае Драгош, который стоял рядом с ним, сжимая в руке железные вилы, выдохнул с дикой ненавистью:

— Ничего, сейчас мы с ними расправимся, в бога, солнце, богородицу…

Он захлебнулся потоком ругани и заскрежетал зубами. Рядом с ним вопил бабьим голосом Кирилэ Пэун, угрожающе размахивая, как дубиной, винтовкой, отобранной у жандарма. Подальше Тоадер Стрымбу, вооруженный такой же винтовкой, клялся в середине людской гущи, что не успокоится, пока не размозжит башку офицеру, который командует войсками, будь то хоть генерал. Серафим Могош, молчаливый и хмурый, тоже обзавелся винтовкой самого унтера, но держал ее сейчас на ремне за плечом, как старательный рекрут, хотя никогда не служил в армии. За спиной Петре тенью мельтешил Илие Кырлан. Он тоже размахивал винтовкой и непрерывно повторял: «Дядя Петрикэ… Дядя Петрикэ!..» — словно не в силах был сказать ничего другого. То здесь, то там вспыхивали брань, крики. Ярость рвалась из глаз и глоток, как ядовитый пар, обволакивая невидимым туманом сотни людей. Косы, топоры, вилы, заступы мелькали над головами, будто люди пытались одними угрозами отпугнуть и остановить опасность. Визгливые голоса женщин и детей пронзали басовитое гудение мужчин, как уколы иглы грубое посконное полотнище.