Широки врата - Эптон Синклер

Двое мужчин, одетых, как они, не могли не привлечь внимания. Extranjeros, естественно. de dónde bueno? Крепкий, небритый рабочий через стол вежливо задал этот вопрос, и когда он услышал волшебное слово americano, то понял, что он наступил великий момент. Он был в кино, ну, много, много раз, и знал все об этой стране чудес. Также у него был кузен в Сан-Франциско, и может быть, сеньор знает его? Ему было не так легко общаться, потому что он был каталонец и говорил только немного по-испански. Но это продолжалось не долго. Докер из Мурсии с тяжелыми черными усами и в красной рубашке перешел с соседнего стола, чтобы помочь. «Él es americano», — облетело всё кафе. И всем захотелось послушать. Закончив есть свой рис с сосисками или треску с помидорами, они вместо того, чтобы идти по своим делам, собрались вокруг стола. Ланни заказал дополнительную бутылку красного вина, а потом еще, и вскоре разговор пошёл свободно.

Без малейших колебаний они рассказывали о политических делах в Каталонии. Революция идет полным ходом, и она началась с предоставлением права говорить, что хочешь, и стучать по столу, говоря это. В каждой группе этих рабочих и рыбаков был кто-то, кто недавно освободился из тюрьмы, и использовал это право. Большинство из них были анархисты. Все они являлись членами профсоюзов синдикалистского толка. Правительство нужно было убрать в сторону, и профсоюзы должны были взять под контроль промышленность и управлять ею. Это была не теория, а прямое наблюдение за политиками и за тем, что они делали, когда их избрали, или вернее за тем, что они не сделали. Al hacer puñeta[135] с ними! Здесь они были у власти в течение четырех месяцев, и что они сделали, кроме говорильни? При таком раскладе, сколько жизней потребуется, чтобы убрать patrones и выдвинуть trabajadores?

Нет большего заблуждения в мире, что рабочие могут изменить своё положение путем опускания куска бумаги в урну! «Мы не будем делать это», — сказал каталонец, который начал разговор и застрял в кресле в пределах досягаемости бутылки вина. «Мне самому заплатили пятьдесят песет за исполнение гражданского долга. Агент C.E.D.A. заплатил мне деньги, чтобы я проголосовал за них, а я взял деньги и проголосовал за республиканцев». Был смех и аплодисменты, и Ланни сделал вывод, что здесь был открыт новый метод экспроприации экспроприаторов. Так как его исследования находили такие же методы в стране первых колонистов, то он был не слишком сильно потрясен.

Эта поездка принесла Раулю Пальме новый опыт останавливаться в самом дорогом отеле в каждом городе или городке. И не потому, что Ланни привык так делать это, и не потому, что они хотели обезопасить себя от насекомых в этих местах. Причина была в том, что могут подумать о них клиенты. Создание картин было искусством, а их продажа была изобретательностью. Ланни рассказал, как вся его карьера началась со случайной встречи с женой питтсбургского производителя зеркального стекла в одном из отелей класса люкс в Лондоне. Для того, чтобы чувствовать себя комфортно в таких местах, надо иметь правильную одежду. И это относится также к сопровождающему секретарю или переводчику. Так, прежде чем заехать в отель Ритц, Рауль был доставлен в магазин, где его снабдили рубашками, галстуками и тремя костюмами из белой чесучи, чтобы он не обливался потом в жару в середине испанского лета. «Не дайте всему этому развратить вас», — сказал с усмешкой хозяин. А испанец со всей серьезностью ответил, что он не позволит. Он ненавидел всё это с истинным пролетарским жаром. Но Ланни наблюдал отношение многих учеников школы к обычаям праздного класса, и это было, как с чудовищем порока: «Чудовищен порок на первый взгляд, И кажется, он источает яд, Но приглядишься, и пройдет боязнь, Останется сердечная приязнь,»[136]

Они собирались утром по предварительному уговору навестить богатого отошедшего от дел судовладельца. Много лет назад, во время посещения Канн, этот джентльмен купил через Ланни Святую Деву кисти одного из незначительных итальянских художников. Теперь эксперт, делая ему любезность, спросил, что был бы рад увидеть его коллекцию. Сеньор Аменголь мог захотеть избавиться от какой-либо своей картины, или он мог что-нибудь знать о работе Лукаса, принадлежащей сеньоре Вильярреал, кто мог сказать? Рауль был не нужен, потому что старый джентльмен хорошо говорил по-французски. Но Ланни объяснил, что секретарь производит впечатление, и Раулю будет невредно узнать о нравах, костюмах и внутреннем убранстве буржуазии Каталонии. Рауль должен вежливо кланяться, часто улыбаться и внимательно слушать, но ему не запрещалось думать все, что ему заблагорассудится.

Они въехали в пригород, и на холме в большой вилле встретили розового полного джентльмена, который мог служить моделью представителя эксплуататорских классов для любого карикатуриста. Но он был любезен и экспансивен, и, видимо, понял, что американский эксперт по искусству был влиятельным персонажем. Он был так доволен оценкой Ланни своей коллекции, что пригласил их на обед. Он выставил свои лучшие блюда и вина и заставлял своих гостей их есть и пить с тем же пылом, с каким их пил и ел сам. Весь обед он развлекал их наиболее мрачной оценкой состояния родной земли, в будущем которой он не видел ни проблеска надежды. Это была другая сторона картины, которую они получили накануне вечером. Пожилой работодатель передал бизнес своим сыновьям, но по-прежнему нес ответственность в душе. Он отругал imbéciles, которые без образования и абсолютным незнанием финансов и торговли собираются диктовать своим работодателям, как вести бизнес, и какую заработную плату платить. Он бушевал еще более яростно на тех canallas коммунистов и других красных, приехавших из-за границы и подстрекавших рабочих к недовольству и бунту против их законных хозяев.

Сеньор Аменголь объяснил, что мрачность его настроения была вызвана требованием профсоюза стивидоров повысить заработную плату и тем, что они имели поддержку политиков в правительстве. Когда Ланни тактично спросил, есть ли возможность смещения этого левого правительства, то судовладелец не высказал никакой надежды, по крайней мере, когда речь идёт о Каталонии. Он заявил красные будут жечь и убивать из-за слепой ненависти к богатым. Далёкий от всякой мысли о покупке новых картин, старый джентльмен собирался паковать те, которые имел, и пытаться переправить их через границу в более цивилизованную Францию. «Но во Франции в настоящее время также есть левое правительство», — заметил Ланни. Сеньор, по-видимому, не услышал это, и его круглое лицо опустилось ниже. В течение минуты или двух он забыл о смеси курицы, риса и красного перца, которые лежали на блюде перед ним.

На протяжении всего приема пищи Рауль Пальма не сказал ни слова, за правильное поведение его почтили приглашением сесть со своими хозяевами. Ланни направлял разговор таким образом, чтобы вытянуть побольше из старого буржуя, и усмехаясь про себя, знал, как его друг будет разрываться от гнева. «Ah, le sale cochon!» — воскликнул Рауль, когда они оставили виллу на безопасном расстоянии позади. — «Он жрал за десятерых, а вы видели, как оборванные, полуголодные малыши на улицах выпрашивали у нас сентаво!»

Прогуливаясь в одном из парков Барселоны, они натолкнулись на зрелище, вид которого восстановил надежды Рауля на пролетариат этого города. Под раскидистым дубом был небольшой помост, а перед ним полдюжины скамеек. На помосте стоял высокий худой мужчина среднего возраста в темных очках от яркого солнца, а на скамейках сидел десяток или более тощих и рваных беспризорников. Они учил их читать, чтобы они могли в дальнейшем сумели прочитать социалистические газеты, листовки и манифесты и узнать, как эксплуатировали их родителей. По крайней мере, так казалось Раулю, и он захотел остаться и услышать каждое слово, а потом поговорить с учителем и узнать были ли школы на открытом воздухе обычным делом и как давно они были созданы.

Ланни, в то же время, пошел посмотреть Барселонский собор, мрачный, таинственный и великолепный с его витражами пятнадцатого века. Впоследствии он скажет, что собирается в каждом городе внимательно изучать религиозное искусство, а Рауль пусть ищет школы и собирает данные для отправки домой и использования их в серии статей для социалистической прессы. Компромисс, Рауль абсолютно не испытывал ни малейшего интереса к бесконечно размноженным мадоннам или бесконечно распятым Христам, хотя он был первоклассным ценителем и мог указать на детали техники. Молодой человек больше ценил реалистическое искусство, особенно когда речь шла об униженных и бедных. Но католическое искусство было одним из проклятий Испании, которое только превосходили в своём злом воздействии католическое образование, католическая политика, католическое землепользование и банковская деятельность.