Самые знаменитые реформаторы России - Владимир Казарезов

Следует особо отметить и личные качества великого реформатора.

Прежде всего — честность, неподкупность. По этой причине взяточники и казнокрады, каковых было немало в правительственных кругах, боялись его как огня. Председатель Государственной думы Родзянко на заседании 15 октября 1911 г., посвященном памяти П.А. Столыпина, сказал:

«Мы все хорошо знаем, что лично для себя усопший министр никогда ничего не искал, что стремление к личной выгоде было совершенно чуждо его честной неподкупной душе, что этот рыцарь без страха и упрека жил лишь стремлением ко благу родины так, как он понимал его своей глубоко русской душой». Образованность и ум, умение широко мыслить и действовать сочетались в нем с такими коренными, глубинными качествами, как любовь к родине и готовность жертвовать всем ради ее благополучия. О его личном мужестве ходили легенды. Он был бесстрашен, когда создавалась реальная угроза для его жизни, и не менее смел и решителен, когда отстаивал свои позиции перед царем, Государственным советом, Государственной думой, перед политической оппозицией слева и справа. Иллюстрацией к его понятиям о чести и достоинстве может служить нашумевший факт — брошенный им вызов на дуэль депутату Государственной думы Ф.И. Родичеву, пустившему в обиход выражение «столыпинские галстуки». Как бы ни относиться к дуэлям, сам порыв многое говорит о натуре Петра Аркадьевича.

Вот что пишет о Столыпине в книге «Люди и политика» его современник В.Б. Лопухин: «Справедливости ради, позволю себе еще отметить одно его качество, как хотите, привлекательное в сознании человечества поныне с самых отдаленных времен. Это бесстрашие. Достаточно известен эпизод, когда Столыпин в относительно скромной роли саратовского губернатора в ту пору, когда губернаторов расстреливали, как куропаток, врезывается в бунтующую толпу. На него наступает человек с явно агрессивными намерениями, с убийством во взгляде. Столыпин бросает ему на руки снятое с плеч форменное пальто с приказанием, отданным так, как умеет повелевать одно только уверенное в себе бесстрашие: „Держи“. Ошеломленный презумптивный „убийца“ машинально подхватывает губернаторское пальто. Его руки заняты. Он парализован. И уже мыслью далек от кровавой расправы. Столыпин спокойно держит речь загипнотизированной его мужеством толпе. И она мирно расходится».

Примерно такой же случай произошел со Столыпиным в другой раз, также на Саратовщине, в одну из поездок по волновавшимся деревням. Находясь среди разбушевавшейся толпы, он увидел, что стоящий рядом человек выхватил револьвер и направил ему в грудь. Столыпин распахнул пальто и величественно громко произнес: «Стреляй!»

Преступник уронил пистолет, убийства не произошло.

У близко знавших его людей создавалось впечатление, что Столыпин — это само воплощение воли, что он не способен болезненно реагировать на обиды, оскорбления, нападки, непонимание. Особенно ценны свидетельства его недоброжелателей и политических противников — хотя бы Керенского, безусловно ему уступавшего по всем критериям оценок государственных и политических деятелей. Он говорил потом: «Кто помнит первую декларацию Столыпина? С каким напряженным вниманием встречала Дума каждое его слово — кто с бурным приветствием, кто с гневом. Знали и верили: его слова — не сотрясение воздуха, но решение мощного правительства, имеющего громадную волю и власть, чтобы провести в жизнь обещанное».

Его влияние при прямом контакте с людьми было одинаково сильным, имел ли он дело с толпой, движимой темными инстинктами, или просвещенной аудиторией, способной мыслить государственными категориями.

Ложь, полуправда, умолчание, дипломатические игры были ему чужды. Он был откровенен со всеми — с царем, высшими чиновниками, депутатами Думы, крестьянами, революционерами, преступниками. Будучи открытым, «прозрачным» для всех, он не терпел двусмысленности и в других. На протяжении всего XX в. так и не нашлось никого, даже среди его откровенных недоброжелателей, кто бы обвинил его в двуличии.

В эпоху самодержавия говорить о какой-либо публичной критике в адрес вельмож высокого ранга было совершенно нереально — так же, как и в советские времена. Между двумя этими эпохами в истории России именно Столыпин провозгласил критику вполне допустимой, даже необходимой. Лидер партии октябристов Шубинский писал: «Его принцип был таков, что держащий власть подлежит критике и публичной оценке, лишь бы это был суд над его политической деятельностью и выражающими ее взглядами, а не мелкая травля, злостная болтовня, носящая характер хулиганства. Критику и недовольство лично им он выслушивал спокойно и терпеливо».

Особая тема — отношения П.А. Столыпина с царем, монаршей семьей и их ближайшим окружением. По свидетельству В.Б. Лопухина, «ревнивый к превосходству и популярности сотрудников, царь начал ненавидеть Столыпина, едва ли не такою же мучительной ненавистью, какою он был одержим по отношению к Витте».

Столыпин был одним из немногих в окружении царя, кто открыто выступил против влияния Распутина на государственные дела, чем вызвал недовольство царской семьи. Царь даже не участвовал в похоронах своего премьер-министра.

Придворная камарилья всегда чутко реагирует на подобные нюансы. Поэтому сразу после смерти Столыпина, после траурных речей и панегирических некрологов начались переоценка его деятельности, пересмотр многих разработанных им проектов. Кошмары революционных потрясений были забыты, и принципиальность Столыпина казалась лишней на фоне наступившего (во многом мнимого) благоденствия.

Глубоко символичным оказался тот факт, что Столыпин был убит Богровым, с одной стороны, эсером, представителем партии, охотившейся за ним десяток лет, с другой — агентом охранки, стоявшей на страже интересов крайне реакционных сил. Автор не разделяет широко распространившуюся точку зрения об участии приближенных царя (а то и его самого) в организации покушения на премьера. Доказательств этому нет и, похоже, уже не будет. Но то, что Богров был агентом охранного отделения, — это общеизвестно и неоспоримо.

Столыпин, будучи окруженным недоброжелателями слева и справа, пережив до двух десятков покушений, знал, что рано или поздно те, кто охотится на него, достигнут цели. Однажды он изрек черное пророчество: «Каждое утро, когда я просыпаюсь и творю молитву, я смотрю на предстоящий день как на последний в жизни и готовлюсь выполнить все свои обязанности, уже устремляя взор в вечность. А вечером, когда я опять возвращаюсь в свою комнату, то говорю себе, что должен благодарить Бога за лишний дарованный мне в жизни день. Это единственное следствие моего постоянного сознания близости смерти как расплаты за свои убеждения. И порой я ясно чувствую, что должен наступить день, когда замысел убийцы, наконец, удастся».

1 сентября 1911 г. в городском киевском театре в присутствии императора Николая II он был смертельно ранен, а 5 сентября умер.

В соответствии с его завещанием (похоронить там, где будет убит), он и был похоронен в Киеве.

Вожди Белого движения

Столыпину удавалось удерживать Россию от втягивания в войну, к чему постоянно стремилась традиционно сильная военная партия в окружении царя. Будь он жив и оставайся на посту главы правительства, вероятно, не было бы Первой мировой войны и революции, а следовательно и разрушительной Гражданской войны. На ее фронтах решалось — каким путем пойдет Россия. Победили большевики, и страна втянулась в семидесятилетний эксперимент по построению тоталитарного общества уравнительной справедливости. А что было бы, окажись военный успех на стороне вождей Белого движения? Сказать трудно.

Ведь они действовали в военных условиях, и принимаемые ими решения и меры по политическому, административному и хозяйственному устройству подвластных территорий носили временный характер. И из них вовсе не следовало, что именно так тот или иной руководитель Белой армии организовывал бы жизнь в России в случае победы.

Представление о их намерениях можно составить по разработанным ими проектам конституций и декларациям, лозунгам и программным заявлениям, которые они озвучивали. Но известно, сколь отличаются обещания политиков, идущих на выборы или стремящихся к цели с помощью оружия и зовущих под свои знамена народ, от их реальных действий после прихода к власти. Наиболее убедительный пример — большевики, прельщавшие людей, в случае поддержки, обещаниями мира, хлеба; земли — крестьянам; фабрик и заводов — рабочим. Ничего этого ни рабочие, ни крестьяне не получили.

Прогнозировать, что было бы, если бы белые победили, очень сложно. Потому что, в отличие от большевиков, имевших одну руководящую партию и более-менее общую идеологию, белые представляли собой настолько пеструю картину, что о какой-либо общей их платформе говорить очень трудно. Главным объединяющим белых вождей началом являлась ненависть к большевикам и стремление их уничтожить. И очень даже может быть, что после разгрома Красной армии, случись такое, Россию ждало продолжение Гражданской войны, но уже между победителями, или расчленение страны на отдельные государства. Причем не только по национальному, но и политическому (идеологическому) принципу. Трудно представить, как бы уживались вместе монархист Корнилов и эсер-террорист Савинков, охотившийся за членами царской фамилии. Сепаратист Краснов, выступавший за создание на Дону собственной государственности, и генерал Деникин, стоявший за единую и неделимую Россию. Адмирал Колчак, в силу своей нравственной установки считавший непозволительным для себя прикоснуться к золотому запасу России даже в самые трудные для себя моменты, и откровенно аполитичный предводитель разбойников Булак-Балахович. Однако и деятели, близкие по своей идеологической ориентации, не являвшиеся откровенно нравственно ущербными, могли не поладить друг с другом, не будучи в состоянии признать над собой власть того, кто совсем недавно был одним из них. Поэтому не исключено, что, покончив с большевиками, они передрались бы между собой, ввергнув Россию в пучину бедствий и распада.