Зачем писать? Авторская коллекция избранных эссе и бесед - Филип Рот

к этому клочку земли на карте и его истории, из‐за чего разросшиеся фразы Фолкнера порой балансируют на грани невразумительности и иногда даже переступают эту грань.

Мне интересно, не потому ли Беллоу поначалу не желал захватить Чикаго и сделать его своей территорией, что опасался получить известность в качестве чикагского писателя, как опасался слыть писателем еврейским. Ну да, ты из Чикаго, и ты, конечно, еврей, но в каком виде ты впустишь эти два обстоятельства в свою прозу, если вообще впустишь, – так сразу не решить. Кроме того, у тебя имеются и другие амбиции, внушенные тебе европейскими учителями, Достоевским, Гоголем, Прустом, Кафкой, и эти амбиции не предполагают описание трепотни соседей во дворе… Интересно, рассуждал ли в таком вот духе Беллоу, прежде чем решился в конце концов стать бытописателем родного города?

Конечно, после «Оги» прошло более десяти лет, пока в «Герцоге» Беллоу взялся за Чикаго всерьез. С этого момента явственно выраженный «чикагский взгляд» стал предметом его неувядающего интереса, особенно если город давал ему возможность, как в «Гумбольдте», увидеть в комически ясных пропорциях контраст между жизнью, «простой и открытой всякому любопытному взгляду, да к тому же характерной для этих мест, для города Чикаго, штат Иллинойс», и тягой к рефлексии обуреваемого своими мыслями героя. Это рьяное исследование битвы, составляющей самую суть «Гумбольдта», становится темой и следующего романа Беллоу «Декабрь декана» (1982). Здесь, однако, исследование носит не комический, а злобный характер. Атмосфера повествования мрачнеет, моральная ущербность усугубляется и под гнетом яростных расовых противоречий Чикаго становится демоническим: «У себя под боком… он обнаружил пустыню еще более дикую, чем гвианский буш… полное запустение… Бесконечные квадратные мили руин… повсюду раны, метастазы, раковые опухоли, следы разрушительной ярости, смерть… ужасная дикость и жуть в огромном городе».

Смысл книги в том, что этот огромный город больше не принадлежит Беллоу. Как не принадлежит он и Оги, Герцогу или Ситрину. К тому моменту как Беллоу начинает писать «Декабрь декана» спустя почти тридцать лет после «Оги Марча», его герой декан Корде превратился в мистера Сэммлера этого города.

Зачем ему понадобился Чикаго? Этого страдалец-чикагец больше не ведает. Беллоу изгнан отсюда.

III

Объяснения

Сок или соус?

Выступление в нью-йоркском «Лотус-клубе» в 1994 году. Опубликовано как послесловие в юбилейном издании «Случая Портного» (New York: Vintage, 1994) и в The New York Times Book Review 18 сентября 1994

Взрослая жизнь – я имею в виду непредсказуемое, иррациональное неизвестное, куда человек, воспитанный и образованный так, как я, входит со своим наивным проектом самоутверждения после того, как прошел полный курс подготовки к вступлению в мир известный, рациональный и предсказуемый, – взрослая жизнь для меня началась, как в последние сорок лет это часто бывало со многими американскими юношами, когда я демобилизовался из армии.

В национальные новости середины августа 1956 года, конечно, попало известие не о том, что я вернулся к гражданской жизни, а о повторном выдвижении губернатора Иллинойса Эдлая Стивенсона кандидатом в президенты от демократической партии и о выдвижении, на следующий день, сенатора Эстеса Кефовера от Теннесси кандидатом на пост вице-президента. И позднее в заголовки газет попала новость не о том, что я принял приглашение вернуться в Чикагский университет, где годом ранее получил магистерскую степень по литературе, в качестве преподавателя литературной композиции для первокурсников с годовым жалованием 2800 долларов, а о том, что президент Эйзенхауэр и вице-президент Ричард Никсон на съезде Республиканской партии в Сан-Франциско были единодушно выдвинуты кандидатами будущей президентской гонки. Героями международных новостей тем летом были Фейсал, Гомулка, Хаммаршельд, Макариос, Шепилов, Неру и Вильсон[139]. Но мне было двадцать три, и героем моих новостей был я. А сенсацией про меня было то, что я собирался создать нечто куда более потрясающее, чем автомобиль «Десото» 1956 года выпуска, или стиральная машина с сушкой Вестингауза, или даже атомная бомба. Я собирался производить будущее, свое будущее, хотя и никоим образом не подозревая, что скорее мое будущее займется производством меня.

Но будучи категорически независимым сыном энергичных, законопослушных, в высшей степени ответственных и безупречно дисциплинированных родителей, юнцом, чьи студенческие годы, как и его детство и отрочество, прошли счастливо, без сучка без задоринки; будучи молодым счастливчиком, чья жизнь до той поры казалась благословенной свыше, я еще не имел опыта знакомства с тем абсолютно безличным противником личной воли, дожидавшимся за углом, чтобы схватить меня за хвост, этим великим вездесущим Анти-Тобой.

Поскольку в те беспечные годы, до того как вести самостоятельную жизнь, я по большому счету ни сном ни духом не знал о Законе 26 (известном также как ТЧСП – теория частотности скрытых последствий), который утверждает, что минимальное количество последствий не только всего сказанного или сделанного человеком, но всего того, что человеку не удается сказать или совершить, равно 26; и что эти 26 последствий происходят вдобавок к тем последствиям, которые человек готов предвидеть; и что эти последствия по необходимости диаметрально противоположны тем последствиям, которые человек надеется вызвать.

Вернувшись из армии в возрасте двадцати трех лет, я ничего этого не знал.

Вообще‐то обстоятельства моей демобилизации могли бы подсказать мне, как мало от человека зависит путь, по которому двинется его взрослая жизнь. Хотя я попал в армию по прошедшему после Корейской войны призыву[140], полагая, что мне придется служить два года, меня демобилизовали спустя половину срока по ранению, полученному на учениях пехотных частей в Форт-Диксе, Нью-Джерси: его последствия все сильнее ощущались в следующие после инцидента месяцы. Когда мне от боли стало невмоготу даже выполнять обязанности офисного работника в Вашингтоне, куда я был определен, меня отправили в мрачный военный реабилитационный центр, призрачный и уединенный комплекс деревянных строений неподалеку от столицы, в Форест-Глен, штат Мэриленд, где пациентами моего корпуса были в основном ребята с ампутированными или парализованными конечностями. На фоне их жутких невзгод мои собственные выглядели пустяковыми, и часто по ночам до моего слуха доносились громкие всхлипывания моих сверстников или ребят даже младше меня, клявших свою судьбу. В конце концов меня комиссовали по медицинским показаниям, и я так и не понял (даже прожив и проспав больше месяца среди юных жертв невероятных ударов судьбы), что радужные надежды и оптимистический настрой – это такие же фантазии, как то варево, что томится в котелке шизофреника-параноика.

Я вернулся в Чикаго, надеясь, что уж теперь‐то, вырвавшись из‐под власти армейского начальства, начну настоящую жизнь, приуготовленную для таких как я. Но увольнение по медицинским показаниям не отменило медицинских проблем и обусловленного ими самочувствия. Я обнаружил, что более не владею собственным телом с такой же легкостью, как год назад, когда уезжал из Чикаго в полном здравии, хотя целыми днями, с утра до вечера, я заставлял себя выполнять все, что мне вменялось, и все, что мне хотелось делать. Но это требовало немалых, иногда даже пугающих усилий – и