Дочь фортуны - Исабель Альенде

- Вам не кажется странным, что Джекоб Тодд заново узнал представшую перед ним в мужской одежде Элизу, несмотря на сложившуюся ситуацию? – спросил Джереми Соммерс. – Когда он с ней познакомился, та была еще девчушкой. Сколько же лет прошло с тех пор? По крайней мере, лет шесть или семь точно. И как же тот мог себе представить, что Элиза все еще находилась в Калифорнии? Ведь это абсурд.

- Три года назад я рассказал ему, что произошло, и он обещал мне найти ее. К тому же, подробно ее описал, Джереми. Впрочем, лицо Элизы не очень изменилось; когда она ушла, то все еще казалась девочкой. Джекоб Фримонт искал ее порядочное количество времени и продолжал свои поиски вплоть до того, как ему сказали, что, возможно, девушка умерла. Теперь же он мне обещал предпринять новую попытку и даже думает нанять детектива. Я надеюсь, что из следующего путешествия привезу вам более точные новости.

- А почему бы нам не забыть об этом деле раз и навсегда? – вздохнул Джереми.

- Да потому что она моя дочь, дружище, ради Бога! – воскликнул капитан.

- Я сама поеду в Калифорнию искать Элизу, - вставая, прервала разговор мисс Роза.

- Ты никуда не поедешь! – сорвался на крик ее старший брат.

Но женщина уже вышла. Точно впрыскивание свежей крови, неким приливом сил стала для мисс Розы эта новость. И она была абсолютно уверена в том, что найдет свою приемную дочь. И впервые за четыре года у женщины появилась существенная причина жить дальше. Восхищенная, обнаружила в себе спящие нерастраченные силы, жившие в неведомом месте ее сердца и готовые помочь в любой ситуации, как то делали много лет назад. Головная боль исчезла, словно по волшебству, и женщина покрылась испариной. Щеки же так и краснели, вызывая эйфорию, когда звала служанок, чтобы те проводили ее в комнату со шкафами найти чемоданы.

В мае 1853 года Элиза прочла в газете, что Хоакин Мурьета вместе со своим приверженцем Джеком Три Пальца напали на временное пристанище шести миролюбивых китайцев, связали их за косицы и обезглавили; после чего оставили висеть на дереве эти головы, точно связку дынь. Все дороги были захвачены бандитами, по территории не мог ходить спокойно ни один человек, людей вынуждали сплачиваться в многочисленные и хорошо вооруженные группы. Там убивали американских шахтеров, французских искателей приключений, евреев-лоточников и путешественников всех рас, однако, как правило, не нападали ни на индейцев, ни на мексиканцев, которым и так доставалось сполна от англичан. Ошеломленные ужасом, люди запирали на засовы двери и окна, мужчины дежурили снаружи с заряженными ружьями, а женщины тщательно прятались, потому что никому из них не хотелось попасть в лапы Джеку Три Пальца. О Мурьета, напротив, говорили, что он никогда не обращался с женщиной дурно и, более того, неоднократно спасал молодую девушку от потери чести в результате действий извергов из своей шайки. Гостиницы отказывали путешественникам в ночлеге, потому что боялись, как бы кто-нибудь из них не оказался самим Мурьета. Этого человека никто не видел своими глазами, описания же его личности сильно расходились. Хотя в статьях Фримонта и был создан образ бандита, который и принимала за совершенную правду бóльшая часть его читателей. В городе Джексон впервые образовалась группа добровольцев, решившая охотиться за этой бандой, а в скором времени в каждом населенном пункте возникла компания мстителей, провоцирующая своими действиями охоту на людей вне всяких подозрений. Подозревали буквально каждого говорящего по-испански; в эти несколько недель произошло гораздо больше поспешных линчеваний, нежели за предыдущие четыре года. Достаточно было лишь заговорить по-испански, чтобы тут же стать врагом народа и тем, на кого выплескивали весь свой гнев «шерифы» и градоначальники. Разгул издевательств закончился лишь тогда, когда банда Мурьета сбежала от отряда солдат, буквально наступавшего ей на пятки, прежде чем успела бы напасть на временное пристанище китайцев. Солдаты прибыли практически сразу же, обнаружив несколько трупов и многих умирающих. Говорили, что Хоакин Мурьета обучался вместе с азиатами, потому что те защищались лишь в редких случаях, несмотря на свое хорошее вооружение; и так боялись «небесных» граждан, что одно только их имя порождало среди людей немалую панику. Однако более стойкий слух состоял в том, что бандит был подкреплен войском и, взяв в сообщники состоятельных мексиканцев, владельцев местных ранчо, задумал вызвать беспорядок, всячески подстрекать испанское население, истреблять американцев и, в конце концов, вернуть Мексике Калифорнию либо превратить последнюю в независимую республику.

Открыто, перед широкой публикой, правительство утвердило декрет, наделяющий немалыми полномочиями капитана Гарри Лова и группу из двадцати добровольцев начать активное преследование Хоакина Мурьета и завершить это дело в трехмесячный срок. В качестве жалования он назначил каждому человеку по пятьдесят долларов, что было не слишком много. К тому же, не стоило забывать и о содержании лошадей, об обеспечении людей оружием и провизией. Но, несмотря на это, прошло менее недели, как вся рота уже была готова отправиться в путь. За голову Хоакина Мурьета было назначено вознаграждение в тысячу долларов. Как еще раньше на то указывал в газете Джекоб Фримонт, человека приговорили к смерти, не выяснив личности последнего, не доказав его преступных деяний и без всякого суда, почему миссию капитана Лова приравнивали к линчеванию. Элиза чувствовала практически не поддающуюся объяснению смесь ужаса и облегчения. Она ни в коей мере не желала того, чтобы эти люди убили Хоакина, но возможно, именно они и были способны разыскать этого человека; теперь она стремилась выбраться из образовавшейся толпы, поскольку порядком устала ловить одни лишь тени. В любом случае, оказывалось маловероятным, что капитану Лову повезло бы там, где немало других людей потерпело поражение. Сам же Хоакин Мурьета казался и вовсе непобедимым. Поговаривали, что его можно убить лишь самым современным средством, потому что даже после того как прямо в грудь бандита разрядили два пистолета, последний все еще мчался галопом по округу Калаверас.

- Если этот подонок и есть твой возлюбленный, пусть лучше ты его никогда больше не повстречаешь, - высказался Тао Чьен, когда она показала тому вырезки из собираемых уже более года газет.

- Полагаю, что дело не в этом…

- Да что ты знаешь?

В своих снах она видела своего бывшего любовника в том же самом порядком изношенном костюме и далеко не новых рубашках, однако ж, чистых и хорошо отглаженных. В памяти неизменно всплывало то время, когда они любили друг друга в Вальпараисо. Молодой человек появлялся с трагическим выражением лица, на котором, казалось, были одни только глаза. От него исходил естественный и запах мыла; девушка, как тогда, брала любимого за руки и возбужденно говорила тому о демократии. Бывало, что лежали рядышком на куче занавесок в комнате со шкафами, бок о бок, однако ж, без прикосновений, полностью одетыми, тогда как снаружи не на шутку все скрипело от сильного морского ветра. И всегда, как только засыпала, она видела Хоакина со светящейся во лбу звездой.

- И что же подобное может означать? – непременно хотелось знать Тао Чьену.

- У нехороших людей нет никакого внутреннего света.

- Это всего лишь сон, Элиза.

- Но далеко не единственный, Тао, было много таких снов…

- Тогда ты ищешь человека-неудачника.

- Пожалуй, но мое время не прошло даром, - возразила она, не вдаваясь в более подробные объяснения.

Впервые за четыре года она осознала свое тело, отвергнув ничего не значащий план уже с того момента, как Хоакин Андьета распрощался с нею в Чили, в тот злосчастный день, 22-го декабря 1848 года. Поддавшись влиянию навязчивой идеи разыскать во что бы то ни стало этого человека, отреклась от всего, даже от своей женственности. В этом пути она боялась окончательно перестать быть женщиной и превратиться в какое-то непонятное бесполое существо. Изредка, ездя верхом по горам и лесам и не боясь находиться под открытым небом, а также не сопротивляясь всем ветрам, девушка вспоминала советы мисс Розы. А точнее предпочтения той умываться молоком. Также женщина ни в жизнь не допустила, чтобы хоть единственный солнечный луч коснулся ее голубовато-белой кожи, хотя жить с такими мыслями было уже невозможно. Подобное наказание терпела из последних сил, и все же другой альтернативы у нее не было. Воспринимала свое тело скорее как собственные мысли, память или чувство обоняния, как некую неотделимую часть своей человеческой сущности. Раннее не понимала то, что все-таки имела в виду мисс Роза, когда говорила о душе, потому что никак не удавалось отделить ее от сущности собственной персоны, хотя теперь эта ее природа, пусть еще и неясно, но начинала вырисовываться. Душа представлялась неизменной частью ее сущности в целом. А вот тело, напротив, и было этим наводящим ужас животным, которое после многих лет покоя, что уместно сравнить с продолжительной зимней спячкой, вдруг пробудилось, вмиг став непокорным и то и дело что-то требующим. В сущности же, девушка вспоминала пыл желания, проявлявшийся в кратких моментах соблазнения еще в комнате со шкафами. С тех самых пор в жизни более не было чувства нужды в истинной любви или физическом удовольствии, словно эта часть ее самой однажды уснула и остается беспробудной где-то очень и очень глубоко. Подобное состояние объяснялось следствием боли от неминуемой разлуки со своим возлюбленным, страхом увидеть себя беременной, и той прогулкой в тумане по лабиринтам смерти на судне после произведенного на нем аборта. Девушка была настолько разбита, что страх увидеть себя в подобных обстоятельствах еще раз был гораздо сильнее порыва проявлений молодости. Считала, что за свою любовь уже заплатила непомерную цену, и отныне лучшим вариантом было полностью ее избегать. Хотя в то же время где-то внутри себя ощущала некие перемены, что произошли за последние два года, которые провела рядом с Тао Чьеном, поэтому вскоре любовь, как, впрочем, и само желание казались ей чем-то неизбежным. Необходимость одеваться в мужскую одежду начинала тяготить ее, точно какое-то бремя. Невольно припомнилась швейная мастерская, где наверняка в это время мисс Роза занималась очередным из своих искусных нарядов. И внезапно ее будто сжал прилив воспоминаний об утонченных вечерах своего детства. О том времени, что проводили за чаем в пять вечера и непременно с чашками, которые унаследовала мисс Роза еще от своей матери, появившиеся у той после одной из поездок, где она и купила их у какого-то контрабандиста, торговавшего на различных судах. А как поживала Мама Фрезия? Мысленно эту женщину она видела на кухне бормочущей себе под нос, упитанной и теплой, а также пахнущей базиликом и вечно с половником в руке рядом с кипящим на плите котелком и почему-то напоминающей милую колдунью. Ощущала тоску по этим сугубо женским разговорам и явное желание как можно быстрее заново почувствовать себя женщиной. В ее комнате не было большого зеркала, позволившего бы ей понаблюдать за неким созданием женского пола, с которым вела внутреннюю борьбу, пытаясь внушить уважение к себе. Она хотела увидеть себя обнаженной. Порой просыпалась на рассвете, ощущая лихорадочное брожение порывистых мечтаний, средоточием которых был образ Хоакина Андьета со светящейся во лбу звездой, затмевающий собой все прочие видения, почерпнутые из эротических книг, что в свое время читала вслух голубкам мадам Ромпеуэсос. Тогда делала подобное с четко выраженным безразличием, потому что все эти вещи не воскрешали в ее памяти абсолютно ничего, хотя и теперь являлись во снах некими сладострастными призраками лишь затем, чтобы терзать девушку еще больше. Оставаясь наедине в своем красиво обставленном китайской мебелью жилье, пыталась с помощью первых солнечных лучей, слабо проникавших в окна, сосредоточиться на восторженном изучении собственной персоны. Оно начиналось следующим образом: девушка сбрасывала с себя пижаму, с любопытством осматривала одну за другой части своего тела, те, что могла увидеть, и обследовала на ощупь остальные, как подобное делала годами ранее, когда только-только открывала для себя тайну любви. Постепенно убедилась, что практически не изменилась. Отметила в себе еще бóльшую худобу, но в то же время казалась и более окрепшей. Руки под действием солнца и работы со временем огрубели, хотя все остальное было таким же светлым и гладким, как и ранее. Девушке казалось удивительным, что после столького времени ношения сдавливающего корсета, грудь сохранила прежний вид: небольшие и твердые с сосками, напоминающими турецкий горох. Отпустила себе гриву, которую не стригла целых четыре месяца, делая из нее тугой хвост на затылке, закрывала глаза и удовлетворенно встряхивала головой, также оценивая про себя тяжесть и переплетение казавшихся живым зверьком волос. Вызывала немалое удивление эта почти незнакомая женщина с плавными изгибами бедер и каркасом для кринолина, с умеренно сжатой талией, шершавыми и курчавыми волосами в области лобка, столь непохожими на гладкие и эластичные покрывающие голову волосы. Подняла руку, чтобы определить рост, оценить формы и увидеть издалека свои ногти. Другой же, никуда не торопясь, стала ощупывать бок, рельеф ребер, выемку подмышки, переходя к очертанию самой руки. Как бы шагая по телу, невольно останавливалась в самых чувствительных точках запястья и в месте сгибания локтя, попутно спрашивая себя, а ощущал ли Тао щекотку там, где испытывала ее сама. Касалась и своей шеи, проводила пальцами по краям ушей, обрисовывала арку бровей, линию губ, играла пальчиком у себя во рту, а затем подносила его к соскам, которые, почувствовав прикосновение теплой слюны, тотчас приходили в возбуждение. Проводила руками по упругим ягодицам, чтобы детально изучить их форму, а затем прикасалась к ним уже сладострастно, стремясь ощутить гладкость кожи. Сидела в кровати и ощупывала себя с ног до паха, не переставая удивляться почти незаметному золотистому пушку, покрывшему ее ноги. Она раздвинула бедра и, обнаружив свою таинственную щель, прикоснулась к той, уже ставшей болезненной и влажной, поискала бугорок клитора, самый что ни на есть центр собственных желаний и причина большей части смущений и стеснения, и стоило лишь его задеть, как в памяти неожиданно всплыл образ Тао Чьена. Странно, но это был образ не Хоакина Андьета, черты лица которого едва ли удавалось вспомнить, а ее верного друга, который приходил подпитывать лихорадочные фантазии девушки, неукротимо переплетенные с пылкими объятиями, мягкой нежностью и участливой улыбкой. Затем понюхала руки, изумляясь исходящему от собственного тела столь явному аромату соли и спелых плодов.