ГУЛАГ - Энн Эпплбаум

Лагерные начальники с самого начала имели сравнительно низкий статус. В письме, отправленном из Соловецкого лагеря в начале 1920‑х годов, один заключенный писал, что лагерная администрация целиком состоит из проштрафившихся чекистов, приговоренных “за воровство, вымогательство, истязания и прочие проступки”[910]. В 1930‑1940‑е годы в ГУЛАГ переводили тех, чьи биографические данные не отвечали требованиям, – людей не вполне пролетарского происхождения и представителей “подозрительных” в данный момент нацменьшинств (например, поляков, евреев, прибалтийцев). ГУЛАГ также становился последним прибежищем для людей неспособных, некомпетентных или пьющих. В 1937 году начальник ГУЛАГа И. Плинер жаловался:

Нам давали отсев из других отделов, нам давали по принципу – на тебе, боже, что нам негоже. <…> И в лучшем случае нам давали тех, которые спились, – раз человек спился, дают его в ГУЛАГ. <…> С точки зрения аппарата НКВД, самое большое наказание, если кто-то провинится, – это посылка его в лагерь на работу[911].

В 1939 году другой гулаговский чиновник заявил, что “в охрану набирались люди не то что второго сорта, а последнего, четвертого сорта”[912]. В 1945 году Василий Чернышов – заместитель наркома внутренних дел СССР, курировавший ГУЛАГ, – разослал всем начальникам лагерей и региональным руководителям НКВД почтограмму, выражавшую недовольство по поводу вопиющих недостатков в работе военизированной охраны ИТЛ, в которой “участились случаи нарушений революционной законности, самоубийств, дезертирств, утери и хищения оружия, пьянства и других аморальных проявлений”[913]. В 1952 году, когда вскрылись злоупотребления на высших уровнях МГБ, Сталин немедленно “сослал” одного из главных провинившихся на должность заместителя начальника управления Баженовского лагеря на Урале[914].

Архивы ГУЛАГа подтверждают мнение, деликатно высказанное одной бывшей заключенной: и охранники, и начальники чаще всего были “люди очень недалекие”[915]. В частности, из одиннадцати человек, занимавших с 1930 по 1960 год должность начальника ГУЛАГа, высшее образование было только у пятерых, а у троих – только начальное. Мало кто удерживался на этом посту долго: за тридцать лет только двое – Матвей Берман и Виктор Наседкин – занимали его дольше пяти лет. Израиль Плинер продержался год (1937–1938), Глеб Филаретов – только три месяца (в 1938–1939 годах)[916].

Что касается нижней части иерархии НКВД, личные дела работников ГУЛАГа начиная с 1940 года показывают, что даже самые “благонадежные” из тюремщиков – члены партии и кандидаты – в подавляющем большинстве происходили из крестьян и имели минимальное образование – хорошо если пять лет школы, а то всего три. По данным на январь 1945 года, почти три четверти работников ГУЛАГа получили только начальное образование. Этот процент примерно вдвое выше, чем среди оперативных работников НКВД[917].

Еще хуже образованна была военизированная охрана (ВОХР). Ее составляли те, кто охранял лагерь по периметру, конвоировал зэков на работу, сопровождал их на восток в эшелонах, зачастую имея весьма смутное представление о том, зачем они это делают. В одном документе, относящемся к Каргопольлагу, с возмущением говорится, что стрелки ВОХР не знают фамилий членов Политбюро, руководителей партии[918]. В другом документе перечислены несчастные случаи из-за неправильного обращения охранников с оружием. Один “в результате неумелого обращения с оружием ранил трех заключенных”. Другой, “находясь на посту в нетрезвом состоянии, ранил гражданку Тимофееву”[919].

Командиры дивизионов на совещаниях докладывали: “Бойцы не знают, как смазывать, чистить и беречь оружие. <…> Девушка-боец стоит на посту с заткнутым тряпочкой каналом ствола. <…> Некоторые бойцы ходят на пост с чужими винтовками, а свои не берут из-за того, что чистить каждый раз лень”[920]. Москва бомбардировала лагеря требованиями усилить культурно-воспитательную работу среди охранников[921].

Но нужда в кадрах была такова, что ГУЛАГ не брезговал и “отсевом”, “пьяницами”, “людьми четвертого сорта” из других подразделений НКВД. От хронической нехватки персонала страдало большинство советских учреждений, и ГУЛАГ страдал особенно сильно. НКВД не мог предоставить достаточного количества провинившихся сотрудников, чтобы удовлетворить потребность в восемнадцатикратном росте численности личного состава с 1930 по 1939 год, чтобы дать 150 000 новых работников в 1939–1941 годах, чтобы обеспечить колоссальный послевоенный рост ГУЛАГа. В 1947 году, когда только в военизированной охране лагерей служило 157 000 человек, ГУЛАГ считал, что охрана у него недоукомплектована на 40 000 стрелков[922].

Эта проблема не переставала мучить гулаговское начальство вплоть до окончательной ликвидации системы. За исключением очень немногих высших должностей, работа в лагерях не считалась ни престижной, ни привлекательной, жилищные условия, особенно в дальних северных точках, оставляли, мягко говоря, желать лучшего. Общая нехватка продовольствия приводила к тому, что охранники и начальство получали свои пайки в зависимости от категории снабжения[923]. Заместитель начальника политотдела ГУЛАГа, объехав ряд лагерей в районе Воркуты, писал о плохих условиях, в которых живут бойцы и командиры военизированной охраны, которые работают по 14–16 часов в сутки в трудных климатических условиях Севера. Некоторые, как и заключенные, страдали от цинги и пеллагры – болезней, вызываемых нехваткой витаминов[924]. Другой проверяющий отметил, что в Каргопольлаге двадцать шесть стрелков ВОХР получили приговоры по уголовным статьям, многие за то, что засыпали на посту. Летом они работали по тринадцати часов в сутки, и возможности хорошо провести свободное время у них не было. Особенно страдали семейные: многие, не имея квартир, вынуждены были жить в бараках[925].

Тем, кто хотел перейти на другую работу, сделать это было трудно, даже на высших уровнях. В архиве прокуратуры сохранилась просьба заместителя прокурора Норильлага перевести его из Заполярья в “южные районы” из-за плохого здоровья и переутомления: “…если невозможно будет перевести в другую прокуратуру ИТЛ, прошу меня перевести в территориальную прокуратуру или же отчислить из органов Прокуратуры”. Ему предложили Красноярский край, но он не согласился: хотя Красноярск южнее Норильска, разница условий невелика[926].