ГУЛАГ - Энн Эпплбаум

Глава 13

Охранники

Как ни странно, не все лагерные правила писались начальством. Были и неписаные правила, следуя которым можно было повысить свой статус, получить привилегии, жить чуть лучше других. Была в лагерях и неофициальная иерархия. Овладевшему неписаными правилами и научившемуся подниматься в лагерной иерархии было гораздо легче выжить.

В верхней части этой иерархии находились начальники, надзиратели и конвоиры. Я сознательно пишу: “в верхней части”, а не “над” или “выше”, потому что в ГУЛАГе начальство и охранники не составляли отдельной касты, совершенно отгороженной от заключенных. В отличие от эсэсовцев, охранявших нацистские концлагеря, они не считались представителями высшей расы – этническое происхождение у них с заключенными часто было общее. Например, после Второй мировой войны в лагерях содержалось много сотен тысяч украинцев, и в тот же период там было немало охранников с Украины[894].

И социально охрана и заключенные не были полностью разделены. Некоторые начальники и конвоиры налаживали с заключенными развитые “левые” торговые отношения. Иные из них пили с зэками; многие сожительствовали с лагерницами[895]. Что еще более важно, многие охранники в прошлом были заключенными: в начале 1930‑х годов обычной практикой было переводить хорошо ведущих себя осужденных в охрану, а некоторые поднимались и выше[896]. Самой яркой в этом смысле была, видимо, карьера Нафталия Френкеля, но есть и другие примеры.

Яков Куперман сделал не столь головокружительную карьеру, но его судьба показательна. Куперман, позднее подаривший свои неопубликованные записки московскому “Мемориалу”, был арестован в 1930 году и приговорен к десяти годам ИТЛ. Находился в Кемском лагере, затем работал в плановом отделе строительства Беломорканала. В 1932 году его дело пересмотрели и лагерь заменили ссылкой. Позднее он в качестве вольнонаемного работал в управлении БАМстроя, о чем под конец жизни вспоминал “с удовольствием”[897]. Его решение не было необычным. В 1938 году более половины административных работников и почти половину работников охраны Белбалтлага составляли бывшие заключенные или заключенные[898].

В иерархии можно было не только подняться, но и опуститься. Если зэку сравнительно легко было стать охранником, то верно и обратное. Работники ГУЛАГа составили немалую часть тех тысяч сотрудников НКВД, что были арестованы в ходе чистки 1937–1938 годов. Усилиями подозрительных сослуживцев людей из охраны и администрации ГУЛАГа регулярно арестовывали и позднее. В изолированных лагпунктах доносительство цвело пышным цветом: целые папки в архивах ГУЛАГа полны обвинений и контробвинений, гневных писем о недостатках в работе лагеря, об отсутствии поддержки из центра, о плохих условиях труда с требованиями арестовать и наказать виновных[899].

Работников лагерной охраны и администрации регулярно наказывали за дезертирство, пьянство, воровство, потерю оружия и даже за дурное обращение с зэками[900]. Например, в архивных документах Ванинского ИТЛ и пересыльного лагеря в порту Ванино читаем о стрелке охраны В. Садовникове, который “прибыл в больницу убить жену. А убил медсестру”; о стрелке И. Соболеве, который отобрал 300 рублей у заключенных и потерял партбилет; о начальнике лагпункта В. Суворове, организовавшем коллективную пьянку и вступившем в драку с офицерами с применением огнестрельного оружия; и о многих других, напивавшихся на службе до бессознательного состояния[901]. В личных бумагах видного деятеля сталинских времен Георгия Маленкова содержится докладная записка о деле двух работников лагерной охраны, убивших во время пьянки женщину-врача (мать троих несовершеннолетних детей) и санитарку[902]. Жизнь в отдаленных лагерных подразделениях была тяжелой и скучной, и это, как писал в ЦК ВКП(б) заместитель начальника политотдела ГУЛАГа, “толкало ребят <молодых вольнонаемных рабочих> на прогулы, самовольный уход, недисциплинированность, пьянство, картежные игры и, как правило, заканчивается преданием суду”[903].

Иные сотрудники НКВД совершали полный круг, что было довольно частым явлением: становились заключенными, а потом делали вторую карьеру в администрации ГУЛАГа. Многие бывшие заключенные отмечают быстроту, с которой арестованные работники НКВД вставали в лагерях на ноги и получали хорошие должности. Лев Разгон пишет в мемуарах о некоем Корабельникове, бывшем рядовом оперативнике НКВД, с которым он познакомился на барже по пути в лагерь. Корабельников объяснил Разгону свой арест тем, что он “трепанулся самому своему большому корешу <…> про одно бабское дело у начальника <…> Сунули мне пятак СОЭ[904] – и в общий этап”. Но он очень быстро выделился из общей массы. Месяц спустя Разгон встретил его еще раз. На нем была новая, чистая лагерная униформа. Он стал начальником штрафной подкомандировки Устьвымлага[905].

Рассказ Разгона вполне соответствует архивным данным. Очень многие сотрудники ГУЛАГа имели судимости. Создается впечатление, что руководство страны сделало ГУЛАГ местом ссылки для проштрафившихся работников НКВД[906]. Тот, кого отправляли на дальние окраины гулаговской империи, имел мало шансов вернуться в другие подразделения НКВД, тем более в Москву. О расслоении между оперативными работниками НКВД и сотрудниками ГУЛАГа говорит и принятая в ГУЛАГе система знаков различия[907]. На партийных собраниях и конференциях лагерные работники жаловались на свой низкий статус. “На ГУЛАГ смотрят как на управление, от которого все можно требовать и ничего не давать, – сетовал один из них. – <…> Эта линия чрезмерной скромности, что мы хуже всех, неправильна, и отсюда происходят непорядки в зарплате, с квартирным вопросом и т. д.”[908] В 1946 году, когда НКВД был опять разделен и переименован, ГУЛАГ подчинили Министерству внутренних дел (МВД), тогда как почти все более престижные функции НКВД, особенно разведка и контрразведка, достались Министерству госбезопасности (МГБ, позднее – КГБ), чей престиж был выше. МВД, ведавшее системой мест заключения вплоть до распада СССР, было менее влиятельно[909].

Лагерные начальники с самого начала имели сравнительно низкий статус. В письме, отправленном из Соловецкого лагеря в начале 1920‑х годов, один заключенный писал, что лагерная администрация целиком состоит из проштрафившихся чекистов, приговоренных “за воровство, вымогательство, истязания и прочие проступки”[910]. В 1930‑1940‑е годы в ГУЛАГ переводили тех, чьи биографические данные не отвечали требованиям, – людей не вполне пролетарского происхождения и представителей “подозрительных” в данный момент нацменьшинств (например, поляков, евреев, прибалтийцев). ГУЛАГ также становился последним прибежищем для людей неспособных, некомпетентных или пьющих. В 1937 году начальник ГУЛАГа И. Плинер жаловался: