Запах полыни. Повести, рассказы - Саин Муратбеков

иначе и часто решают за людей. И счастливцы те, кого они не разлучают…

Мы с Сауле долго переписывались. Она подробно сообщала аульные новости, а я коротко отвечал, что в городе, которого она никогда не видела, вроде нет никаких изменений. После семи месяцев переписки она не ответила на мое письмо. Я ответил тем же, то есть тоже не написал. Но когда приехал на каникулы и узнал, что Сауле вышла замуж, я понял, что она была еще мне дорога.

И теперь это шоссе с зеленой бахромой листвы стало для меня единственной памятью о Сауле. Я вижу ее, одиноко стоящую на дороге, вижу ее руку, прощальную, зовущую…

И вот сейчас, на этой дороге, стоит моя сестра. Она машет вслед повозке, на которой уезжает Нурлан.

И рука ее тоже зовет, а может быть, Алима сейчас также, как и Сауле, шепчет: «Кош, кош…»?

Я упал лицом вниз на диван. Разноречивые мысли и чувства нахлынули на меня. В комнату вошла мама. Она стояла в дверях, видимо, не зная, сплю я или просто лежу. Потом тихонько подошла к столу и стала бесцельно листать какую-то книгу. Я поднялся. Мне показалось, что на ее лице прибавилось морщинок.

— Нурлан уехал учиться, — печально сказала она.

— Пусть едет. Правильно делает…

Мои слова снова не понравились маме. Она замолчала. И тут в комнату ворвалась Алима. На ее милом лице сияла безудержная радость. Она подбежала к матери, схватила ее за плечи и закружила по комнате. Мать пыталась ей что-то сказать, но Алима громко зашептала ей на ухо:

— Мама, мама, не надо, не говори! Я ему верю, верю… Ага, — обратилась она ко мне, — я жду твоих трудных вопросов! Задавай сколько хочешь!

Я залюбовался ею. Мне показалось, что снова передо мной моя прежняя сестренка, и только в ее глазах я приметил едва-едва уловимую тайну, глубокую тайну первого сильного чувства…

НОЧНОЙ ДОЖДЬ

(пер. Б. Рябикина)

Асия смотрела на отца и улыбалась. Она никогда не видела его таким сердитым. Это, оказывается, забавно. Морщится, размахивает руками, кричит. А усы-то, усы!.. Ну прямо в верблюжьи колючки превратились. Попробуй поцелуй такого!

Но чем больше бушевал Отар, тем серьезнее становилась дочь. Сбежала улыбка с лица, запылали щеки, Асия прикусила губы, чтобы не расплакаться.

— Люблю, не люблю… Что это за слова? Нас с матерью никто не спрашивал, любим мы или нет. Отцы наши мудрее были. Сосватали — и делу конец. Сорок лет уже горит наш очаг. И, слава аллаху, живем дружно. Детей нажили… Вот вас… И не спрашиваем друг друга: люблю, не люблю. Пустой разговор, одни словечки.

Старый Жакуп, пожаловавший в гости, исподлобья поглядывал на девушку.

«А ведь совсем неплохой человек, председателем колхоза был, — думала Асия, глядя на него. — Но сын… Пустельга, белоручка. Сам знает, что и смотреть на него не хочу. Отца прислал».

Асия вспомнила, как еще этим летом приходил к ним старый Жакуп, долгие разговоры вел с Отаром. Тогда у Отара был один ответ:

— Пусть сама решает. Молодые, они как джейраны. Им не прикажешь…

А сейчас?

Отар на миг замолчал, посмотрел на дочь. «И чего противится? Не за старика же ее прочу. Парень молодой, красивый. А у Жакупа добра хватит, не в бедный дом идет. Ну?»

Асия словно услыхала эти непроизнесенные слова. Резко вскинула голову, глаза сверкнули — нет!

Не стерпел Отар, крикнул, как плетью ударил:

— Ну и будешь сидеть на моей шее старой девкой!

И это сказал отец?! Лицо девушки вспыхнуло. В легком платье, в тонких ичигах выбежала на улицу. Чуть не упала в снег. Спряталась за сарай, ждала, пока уйдет Жакуп. Не чувствовала мороза, холодно было только ногам, а лицо горело.

…Весна пришла неожиданно. Подул южный ветер — за одну ночь сорвал с земли кованый панцирь. Оттаяла земля, радостно вздохнула. Потянулись над степью караваны птиц. Шумно стало в поселке. Шумно и весело.

Аул очнулся от зимнего сна, громыхал, разминался. Суетились трактористы у машин, проверяли плуги и сеялки, разъезжались по полям. Шумели весовщики, хлопотали полеводы. Один трактор, что конь необъезженный, вдруг свернул в узкую улочку и резко затормозил у дома Отара. Газанул тракторист — стекла задрожали. Старая Раш испуганно высунулась из окна: уж не жакуповский ли сынок подкатил на машине! А тракторист заглушил мотор, выскочил из кабины — смуглый, большеголовый. И, конечно, кепка набекрень, как положено лихим механизаторам.

— Эй, хозяева! Гостей принимайте! Есть кто живой?!

Старой Раш показалось, что шумит целая толпа. Она вышла к воротам. Нет, вроде один человек. Один, а столько шума. А он подходил уже к ней, улыбался, протягивал руку.

— Меня зовут Ноян. Я с центральной усадьбы. Бригадир послал к вам жить. Временно, пока общежитие достроят.

Отар хмуро поглядел из-за плетня. Проворчал в усы:

— Не могли послать более подходящего человека. Стрекочет, как сорока, не остановишь…

Ноян скинул комбинезон, отряхнул, ловко набросил на плетень.

— Ойбой, сынок! Как бы не сжевал кто твою одежду. Скотина, она же не разбирает…

— Пусть едят на здоровье! Может, понравится мазутная закуска.

— Ойбой, отравятся! Повесить бы подальше да и повыше.

Ноян рассмеялся и махнул рукой. Он вошел в дом спокойно и уверенно, как будто жил здесь уже давно. Сел на самое почетное место, как и подобает гостю.

Асия стояла у окна. Услышав шаги, она обернулась. И хотя в комнате было не особенно светло, Ноян разглядел ее большие удивленные глаза. Ему стало неловко, но он овладел собой, чуть прищурился и шутливо спросил:

— Вы случайно не Бизбике?[10]

— Нет, я Асия. А почему вы так спросили?