Видения Коди - Джек Керуак

КОДИ. Ага, примерно в то время – но этот Херолд-Еврей восстал, решил, что он Господь Бог, и направился назад на родину, в страну Квакиутлей на Ванкуверском Острове и части (острова) в Британской Коламбии и вокруг Якимы или чего-то еще, но в самом деле – воскреснуть средь своего народа, ты ж понимаешь, и оказывается в последней апогейной сцене своей жизни – там некая хиповая публика была, кто врубалась в пейотль – в итоге вопит на потлачах, швыряя самые драгоценные пожитки своей матери в ревущие Достоевские костры гордости и героизма. Наконец бросается туда сам и зажаривается до хруста. Вокруг скул очень вкусный. Да, я знал его когда; он был, он, индеец от и до, великолепный – фактически ж на самом деле его отец был крутым омбре в Грантсе, Нью-Мексико, и окрестностях, ух, где кремневая звезда сидит на боку горной звезды, и человеку сухо и улетно, и обостренно холодно, у его старика были черные глаза, и он терпеть не мог континентальных водителей автобусов с бычьими шеями, одного такого застрелил под городком Абилином, Кэнзас, во внезапной ярости, извергнувшись с заднего сиденья автобуса и сунув дуло в шею водителю, открывши огонь. Автобус въехал в зерновой элеватор, и семнадцать голубей вылетело с сеновала; «Бабкины сказки миссиз О’Флаэрти», том Арнолда Беннетта, упал на кусок разбитого стекла и сухую птичью какашку, что случайно валялась у дороги, где прошлой весной ее оставил Дикий Гусь, клять его асейскую шкуру; но я и впрямь слишком заболтался. (ДЖЕК: Не, Па, вовсе не, ты вовсе да) Больше я ни о ком из тех дорожных персонажей ничего не слыхал – с тех пор я состарился. Они меня боле не заботят. Для начала как вообще они могли меня касаться, я не шучу про дорогу, когда по такой путешествую, мне надо куда-то двигаться, я еду – канеш, я могу и дурака валять, и валял его, на дорогах, на дороге, но, обычно то было большое – ну, знаешь, расстояние, время, пробег в милях, бля, блю, плюх; никакой конкретной сути значения, иными словами

ДЖЕК. Словами поистинней

КОДИ. Точно так же глупо, как то, что дождь на самом деле молоко, вишь?

Дулуоз сидел у Коди в своем воскресном кресле, только что предприняв дневную прогулку по холодной погоде, как он делал, бывало, по ледянистым красно-хлещущим январским воскресеньям Востока, и выглядывал в окошко детской. Белые дома Фриско, серокартонный расклад для нисходящих ступеней, стирка на веревке (тут в переулке ты б решил, что мир пустота, а не круглая тучная земля, пустота в уме и в городе), старуха с аккуратным и трепаным тяговым подбородком и розовыми матерещеками выглядывает из своего серобелого дома и втаскивает стирку, один или два предмета, потому что воскресным днем ей что-то может понадобиться, нет, она втягивает понемногу все больше и больше… осталось лишь (я сплетнесерый шпион) полотенце, два слюнявчика, да комбинашка, откуда же мне знать, что б она сказала (покуда она смотрит вверх услышать самолет) (во всем этом унынье жизни столь далеко от ее детства) знай она, что я сидел, мысленно подмечая ее стирку, один предмет за другим, она б решила: «Этот молодой человек безумен, что-то не так с его умственными способностями, он слишком поздно уж с собою играется», а я прячусь в чулане с закрытыми глазами, ахая, либо то время, когда в доме на Сара-авеню ко мне подкралась Ма и в полдень это было, осмелившись поглядеть, что это я делаю такое, от чего (как она думала) у меня носовые платки влажные, а я-то всего лишь собственноручно стирал свои носовые платки – моя мать со мной была по-настоящему сурова в этом отношении, не допускала она никакого секса в доме. Говорят, от этого мужчина с катушек слетает. Наверное, я тогда уже слетел. Говорят, знаешь солнце, луну и звезды.

Ну, подумал Дулуоз, эта дама совсем как Ма. Вот бы мне убедить Ма приехать жить во Фриско. Ага, вот что мне и надо сделать – В белых деревянных ступеньках (там лишь Коди внизу смеется посредственным дополнительным программам Эймоса-с-Энди четырехчасового воскресного дня во Фриско – а я-то думал вместо этого стать Дулуозом-газетчиком в «Сан-Франсиско Кроникл» (как в «Солнце») Дулуозом-тормозным кондуктором).

Он пялился в окно и наблюдал за трепетом пеленки в отражении в окне застекленной веранды, в рябистом отраженье к тому ж, как туман Элиота просто-напросто берет и вскальзывает ему в ум как некие наблюдаемые явленья. Две зеленые жестяные банки оливкового масла на чистых белых ступенях того итальянского семейства. (О фасоль дома! думал Дулуоз в тот миг.) Дулуоз сидел и покачивался в кресле. Я сегодня вечером напишу Э. Э. Куинну это письмо, решил он.

Коди есть брат, которого я потерял.

В тусклом… О под ветром, и под ветром скорбя, потерянный брат отбывает, О! не! – вот вылазки в предел, или хандры в большекупольных часах, вали разбивайся у долины. День! любой день!

Но немного времени прошло, покуда не увидел я ее опять, и потом в тот раз она сказала мне: «Чарли-мальчонка, с тобой точняк что-то не так, не знаю, поскоку я могу точно сказать, чтойто, но вот ты, ты, мальчик мой, ты, сладкоеха, надуваха, можешь кукситься у луны, и делать котлетки из ранеток миледи, пролениться весь июль на той же самой каменной стене или колоть косточки в своих пуппурных пухах, годных лишь для подгуливающих подстреленных и всех таинств молений твоих – завлечь, заклясть – теперь ступай.

Да, Коди брат, которого я потерял – он очень запросто мог бы стать мне братом заместо того, что был у меня на самом деле, который умер – умер ли он мертвой смертью? – или живой смертью —? – Коди, когда он дозволяет смятым складкам своей старой черной тормозистой шляпы, какую, конечно, больше уже не носит, как-то вечером ему случилось найти новехонькую коричневую джентльменскую фетровую шляпу на чердаке и надеть ее ехать стрелочничать в Окленд (я отправился с ним, смотрел, как он бегает и гоняет этот пнутый товарный вагон, или вот-вот и будет пнутым товарный вагон, и скользит шкворнем проворным шагом в работе своей, перещелк, и вагон отстегнут, либо полувагон свободен, или платформа, или цистерна, или холодильник, дождливою ночью любой старый рефрижератор сгодится, отправляет вагон покачиваться самостоятельно, покуда Дизельный паровозный машинист облегчает помаленьку в своих могучих тормозах, что в силах затормозить стовагонный состав, сцепка за сцепкой и неутомимо по сему поводу выразителен; Коди, в новой коричневой шляпе, смотрясь весьма ухарски и ирландски, и вообще больше не геройски-стародорожно, как молодой Бык Маллиген О’Гогарти, но в самом деле ухарски, набекренно, пижонски, но в темноте деловито и озадаченно. У оклендских сортировок путей без счета, и то была одна вспомогательная среди-всех-прочих, на которой Коди наскакивал на свои шкворни, в новой шляпе своей. Прыть, какая некогда придавала ему способность перегонять изумительных атлетов в мрачных спортах юности его, что столь трагично рас-тратилась в тех исправительных школах и на железнодорожных сортировках воскресных деньков. Но отказал ли бы кто-нибудь человеку в отце его? Коди тот брат, которого я потерял… В той новой шляпе он не мрачный оклахомский преследователь из поисковой партии, какой есть в черной обвислой шляпе… с ее дождесклонами и темной, обветренной, квадратной тульей Скалистых гор и Лэример-стрит; и не просто зубы у него, их видно, и небритая прогнатическая челюсть, из-за них он похож на маршала, который только что убил маршала, Коди в зрелости его обрел наконец-то долю успеха в том, что теперь он неотличим от правонарушителя и Помощника О. П. одновременно и в придачу. Вишь ты, вот, этот паскудник, он меня сильно злит; он заставляет меня думать, что он только и есть, что пустоголовый, бессмысленный буржуазный ирландский пролетарий, несостоявшийся Пруст, шиномонтажник – просто ничто, который не желает слушать, что говорит кто угодно: «Ничего личного, я просто никак не могу придумать или даже принять понятья для того, что можно было б назвать мыслью, если угодно, и озаботиться – пфа!»

И вот, значит, в черной шляпе он мекает и корчит рты, и подражает одному за другим; в другую субботу, вот так вот просто, в машине, с девчонками, отправившись за покупками, он сказал: «Ссушый щас, нам надо мало-каа, и пей-ва, и смит-таны —» Коди тот брат, которого я потерял; он брат, что был у меня, к тому ж, вылитый Майк Фортье, старый улюлюкающий Майк с сапожищами и кепкой с козырьком, по ночам тычущий фонариком в леса в поисках своего медвежьего капкана за свалкой, Коди это Майк, весь вывернутый наизнанку и гнутый, и драный, и неприостановленный, невротический, неугомонный, слишком разумный, конченый, никакой, жеребец падший, чувак, в натуре кранты; (я вам когда-нить рассказывал про выступающее лицо Коди, оно как будто вогнутое, но сила его костлявого носа и едва ль не дурацкое всеспутанное наружугорбое дикое лицо посредственного неразберишника ты видишь лучинки и юрклы, а иногда оно наводит тебя на мысли о боковине большой лицестены мира, так сказать) «Чего, Дже-э-эк, (подражая Хаббарду) я те когда-нить рассказывал про тот р-а-з, когда мы с Ма целили покупать ту бумажную фабрику в Филлвилле, я сказал своему последнему стряпчему сосреднему япчему руп-р-р-уп – вуп, хуп, хап, ап, вап, а, ак, ак, а, ааа, ахе, кхем, хем – ырп – окх!»