Атаман Семенов - Валерий Поволяев

— Как не велено? Кем не велено?

— На этот счет у меня есть бумага.

— Покажите!

— Показать не могу, господин полковник, — твердо произнес бурят. — Я солдат и выполняю приказ. Будет приказ отпустить — тут же отпущу вам провиант. С большой радостью, — добавил он.

— Кто хоть подписал бумагу-то? — спросил Глазков, засовывая наган в кобуру.

— И этого сказать не могу. — Бурят замялся, оглянулся на солдат, вздохнул. — Распоряжение пришло сверху, из меркуловской канцелярии.

Прапорщик был из каппелевцев, а у них дисциплина всегда находилась на первом месте, и если он сказал «нет», то на этом будет стоять до конца. Даже если в него будут стрелять.

— Жаль, прапорщик, — с огорчением произнес Глазков, голос у него сел едва ли не до шепота, — у нас люди голодают, ремни уже начали есть. Гужи, упряжь, уздечки... Э-эх!

Прапорщик опустил голову, переступил с ноги на ногу разбитыми сапогами — он, находясь при складах, мог бы подобрать себе обувь получше, но не делал этого, — проговорил виновато:

— Извините, господин полковник. Помочь ничем не могу.

Через двадцать минут о случившемся доложили атаману.

Тот от ярости даже голос потерял, из его глотки начал вырываться какой-то шипящий птичий клекот, лицо побурело, несколько минут он впустую рубил кулаком воздух, потом неожиданно обвял и сел в кресло. Молчал минут пять, приходя в себя, обводя глазами каюту, жалкое ее убранство, ловя зрачками свет, отражающийся от воды и проникающий в иллюминатор. Таскин выпроводил всех из каюты и остался с атаманом один.

Семенов знал, что голод обладает способностью наваливаться на людей стремительно: еще сегодня было вроде бы ничего, а завтра люди уже начинают есть кожаную упряжь, и не только ее — вяленая всырую кожа, так называемая сыромятина, быстро становится лакомством, — варят супы из крапивы и конского щавеля, перелопачивают брошенные огороды, извлекая прошлогоднюю картошку, побираются на станции, клянча у поездных бригад кусок хлеба, — все это, увы, было. Голод не миновал и Хабаровска, куда Семенов также собрался идти. Там пайка хлеба стоит целое состояние, люди за буханку хлеба отдают гарнитуры красного дерева, золотые кольца, за мешок муки расплачиваются бриллиантами и перстнями с изумрудами. Страшен лик голода, беззуб, отвратителен, злобен, голодные люди превращаются в нелюдей, очень быстро падают духом и телом. Все это атаман Семенов знал, но помочь ничем не мог. Впрочем, в Хабаровске помощи от него не ждали, там что атамана Семенова, что атамана Калмыкова[84] знали хорошо: оба сумели оставить на хабаровской земле недобрый след.

— Бог покарает Меркуловых, — наконец произнес атаман. — А эта гнида заморская в кожаных крагах, — атаман хлопнул ладонью себя по ноге, по хромовому сапогу, — Гоми этот, вместо того чтобы помочь, только цидульки строчит да козью морду с обиженным выражением делает... Тьфу! Бог русского человека в обиду не даст, покарает и эту гниду. — Он почувствовал, что у него начал спекаться от внезапно навалившегося жара рот, язык прилип к небу, и попросил хрипло: — Таскин, дай воды!

— Может, чего-нибудь покрепче?

— Воды!

Во всей этой истории имелась одна пикантная деталь: атаман договорился о выдаче провианта и фуража со Спиридоном Дионисьевичем, а отказал Николай Дионисьевич.

В своих записках атаман отметил следующее: «4 июня состоялось мое совещание с С.Д. Меркуловым на «Киодо-Мару», на котором мы решили обсудить политическое положение и найти свободно приемлемый выход из создавшегося тупика. Совещание это закончилось новым обострением наших взаимоотношений, ввиду того что С.Д. Меркулов продолжал настаивать на прекращении мною борьбы с большевиками, заявляя, что если я отстранюсь от активной деятельности, то и красные не смогут, при наличии иностранных штыков, уничтожить его правительство. В свою очередь я пытался уверить Меркулова, что, во-первых, никакого займа от Японии в 12 миллионов йен он не получит; во-вторых, большевики никогда не согласятся на сохранение в Приморье какой-то меркуловской вотчины и, в-третьих, прежде, чем последний солдат иностранной армии покинет Приморье, возглавляемое им правительство перестанет существовать. Главное же, на что я упирал, это тяжесть ответственности, которую взял да себя Меркулов, помешав мне и армии выполнить свой долг перед родиной, продолжая вооруженную борьбу с коминтерном до конца.

На это С.Д. Меркулов мне ответил, что перст Божий указал на него как на избранника и Он, Всемогущий, поможет ему выйти из создавшегося положения. Этот «мистический» ответ и тупое упорство, с которым мой собеседник шел против логики и фактов, вывели меня из терпения настолько, что я не сдержался и сказал Меркулову, что сильно сомневаюсь, чтобы у Господа Бога нашлось время и желание заниматься братьями Меркуловыми.

На этом наше совещание закончилось. С.Д. Меркулов немедленно уехал с «Киодо-Мару», и больше я с ним не виделся».

Атаман понял, что у него возникнут сложности при любом исходе дела, даже при немедленном отъезде из Владивостока.

Если же он останется во Владивостоке — будет война, если двинется на Хабаровск — тоже будет война... А жаль — пойти на Хабаровск было бы самое время: там почти не осталось крупных красных частей, красные оттянулись по железной дороге к Чите, к границе, где находится Унгерн (с которым так и не удалось связаться), а размять оставшуюся мелкоту Семенову ничего не стоило, он бы от этого только удовольствие получил... Но вот на тебе — возникли бывшие союзники, братики-кондратики, чтоб им приподняться да хлопнуться задницей о землю, перекрыли дорогу на Хабаровск.

Встретиться со старшим Меркуловым еще раз?

Бесполезно.

Тем временем к атаману подоспели новости от Унгерна. Унгерн увяз. То ли его казаки разучились драться, то ли, наоборот, красные научились хорошо воевать: барона били сейчас так, что только казачьи папахи летели по воздуху, будто тряпки. В такой ситуации Семенову в самый бы раз пойти на Хабаровск, оттянуть на себя часть красных сил, ан нет — дорогу перегородят все те же Меркуловы, поддержанные каппелевцами. Тьфу! Давно атаман не ощущал себя таким униженным, как в эти дни.

Если он поднимет якорь и уйдет на «Киодо-Мару» в сторону Порт-Артура, на юг, то не факт, что доберется туда — следом может увязаться какой-нибудь «Лейтенант Дыдымов» с пушками помощнее и прямо в море расстрелять шхуну... Если спуститься на берег и попытаться отбыть по железной дороге в том же направлении (либо остановиться в Гродеково), то... братья Меркуловы дорогу на Гродеково ему обязательно перекроют. Этот вариант еще более опасный — вагон могут остановить каппелевцы, как это уже попытались сделать в конце прошлого года китайцы, и... Учитывая, что каппелевцы — это не китайцы, отбиваться от них будет много труднее, и вряд ли можно себе представить, что произойдет в результате. Но и оставаться на рейде было больше нельзя.

Ночью вахтенными около «Киодо-Мару» было замечено несколько шлюпок, они двигались в темноте бесшумно — за веслами сидели опытные гребцы, — пытались подойти близко к шхуне, но Буйвид, взявший охрану атамана на себя, особо не церемонился: когда одна из шлюпок пересекла незримую черту, намеченную им, полковник Буйвид в расстегнутой гимнастерке, с растрепанными волосами выскочил па палубу с английским «льюисом» в руках и от живота, стараясь прижимать пулемет покрепче к себе, сыпанул очередью.

Горячий свинец с шипением вошел в воду, взбил ее, будто винтом. На шлюпке кто-то испуганно вскрикнул, убыстренно зашлепали весла, и она растворилась в вязкой черной темени. Буйвид вдогонку ударил прожектором, но сколько ни ездил лучом по пространству, шлюпку так и не нащупал, она словно бы ушла под воду.

Буйвид выругался.

— Присобачат к борту мешок с динамитом, чиркнут спичкой, и вознесемся мы на воздуси как миленькие. — Он отщелкнул от теплого, неожиданно повлажневшего от стрельбы пулемета опустевший диск, кинул «льюис» в руки подбежавшему казаку, приказал: — Смотреть в оба! Если кто попытается пристрять к шхуне — стреляй без предупреждения.

— А если это обычные гуляющие окажутся, ваше высокоблагородие?

— Ага! В море! Цветочки тут нюхают и нашептывают друг другу на ухо стишата о любви! — Буйвид хрипло рассмеялся. Рыкнул: — Также стрелять без предупреждения!

Ночью атаман позвал к себе Таскина.

— В Порт-Артур нам уйти не дадут, — сказал он, потыкав пальцем в змеистую горку телеграфной ленты, лежащую на полу. — Надо срочно прорываться в Гродеково. Там мы будем в безопасности. Да и на месте будет виднее, что надо делать дальше.

— А что, момент для этого удобный, — произнес Таскин, зевая и протирая пальцами глаза — он еще не отошел от сна. — Меркуловы отдали приказ о выводе из Владивостока Маньчжурской дивизии и Забайкальской казачьей бригады. С ними мы можем и уйти.

— Хорошая мысль, — одобрил атаман, остановился около иллюминатора, прислушался к разговору двух часовых — к борту «Киодо-Мару» попыталась подойти незнакомая шлюпка, часовые отогнали ее лучом прожектора. — С забайкальцами можем уйти и мы. Под шумок.