Антистерва - Анна Берсенева

Тягостная неловкость поднялась у него в душе, и, кажется, Инна каким-то образом об этом догадалась. Во всяком случае, она оторвалась от диска, подняла на отца глаза и спросила:

– Ты что, папа?

Ее голос прозвучал как-то непривычно; впрочем, может быть, просто слишком тихо.

– Я? – торопливо переспросил Иван. – Нет, ничего. Я тебе кукол привез.

Он произнес это для того, чтобы прогнать у себя изнутри эту никчемную тягость, и не сразу сообразил, что сообщение звучит нелепо. Просто ему трудно было представить, что происшедшее с ним этой ночью не произошло одновременно со всем белым светом.

– Каких кукол? – удивилась Инна.

– Красивых. Необычных. Мне их подарили для тебя.

Он распахнул заднюю дверцу машины, придвинул ящик с куклами к самому краю сиденья и открыл его. Влюбленная девушка взглянула ему в лицо так, что у него зашлось сердце.

– А кто тебе их подарил? – спросила Инна, глядя на кукол из-за его плеча.

– Одна… – сглотнув подступивший к горлу комок, сказал Шевардин. Он не знал, как назвать Лолу. Он просто не знал слова, которое точно обозначило бы, кто она для него. – Одна художница.

Инна помолчала. Потом, так и не произнеся ни слова, повернулась и пошла прочь. Это было так неожиданно, так на нее не похоже, что Иван опешил. Но тут же опомнился, догнал дочку и, положив руку ей на плечо, спросил:

– Что случилось?

– Ничего не случилось, – не глядя на него, ответила Инна.

И вдруг заплакала. Она плакала горько, безутешно, совсем как в раннем детстве, но при этом не пыталась спрятать лицо у него под подбородком, не всхлипывала где-то у него за ухом, как это бывало тогда; она вообще на него не смотрела. И этот контраст между детскостью ее слез и ее взрослой от него отстраненностью был так разителен, что Шевардин растерялся.

– Что же ты… Почему же ты… Почему ты плачешь? – глядя на ее вздрагивающие плечи, пробормотал он.

Неожиданно Инна обернулась; сверкнули мокрые дорожки на ее лице.

«Как в парке когда-то, – вдруг подумал Иван. – Она после дождя по мокрым дорожкам любила бегать. Когда маленькая была…»

– Мама сказала, что ты меня скоро забудешь! – громко, отчаянно выговорила Инна. – А я сказала, что не забудешь! Ни скоро, ни не скоро. Я ей не поверила! А это, оказывается, правда. Ты меня уже забыл. У тебя и без меня хватает…

Тут она махнула рукой и снова отвернулась. Ивану показалось, что его ударили в солнечное сплетение прямым безжалостным ударом. Он застыл, по-дурацки открывая рот и не в силах произнести ни слова. Смещенный мир, весь день будораживший его счастьем, вдруг дернулся, рванулся куда-то и резко встал на место. На свое место.

И на этом месте надо было что-то делать.

Он обнял дочку, повернул к себе и, вытирая ладонями слезы с ее пылающих щек, проговорил:

– Ты что, маленькая моя? Инуська, да ты что?! Какая же это правда? Никогда я тебя не забуду! Я о тебе всегда скучал, ты что?

Эта последняя фраза – торопливая, беспомощная – была неправдой. Бывали дни, и очень много было таких дней, когда он вообще не вспоминал о ее существовании. Он увлекался, загорался, он любил свою работу, и он давно уже сказал себе, что дочка, как и жена, живет отдельной жизнью и в этой своей жизни прекрасно обходится без него. Ему удобно было так думать. Но теперь правда, неудобная правда жизни, напомнила о себе так, что стало невозможно дышать.

Инна перестала всхлипывать и замерла, вглядываясь в его лицо.

– Никогда-никогда не забудешь? – спросила она. – Правда?

Точно так она когда-то спрашивала его, правда ли, что был на свете красивый юноша Фаэтон и теперь он летает по космосу в виде многих-многих звездочек, или это просто выдумка. И он тогда отвечал: «Конечно, правда, вот я полечу в космос и расскажу тебе, какой он, этот Фаэтон, и, может, он мне даже подарит для тебя звездочку, самую красивую».

– Конечно, правда, – сказал Иван. – Ты у меня знаешь где? Вот здесь. – Он взял ее руку и, положив себе за пазуху, прижал к груди. – Слышишь, как ты у меня там бьешься? Как же я могу тебя забыть, если я тебя все время слышу, даже когда сплю? Где бы ты ни была, хоть и очень далеко, я тебя все равно буду слышать.

– Ой, пап, ты иногда такое можешь сказать, что прямо… внутри щекотно становится! – Инна засмеялась, вытерла слезы и уже с другой, взрослой и очень маминой интонацией добавила: – Если б ты почаще так говорил – хоть мне говорил, что ли, – все, может, по-другому было бы… Ну ладно, я же уже не маленькая.

Он хотел сказать, что маленькая, совсем маленькая и всегда такой будет для него, – но не смог. Невыносимый стыд стянул ему горло и губы.

– Ты… возьми все-таки кукол, – зачем-то сказал он.

– Да нет, не надо. Вон какая коробка большая.

– Я тебя до дома довезу, – спохватился Иван. – Ты сегодня у бабушки?

В самом деле, предложил подарок! Это же не диск, в карман не положишь. Как она должна нести его домой?

– Не потому, – покачала головой Инна. – Мы сейчас и то, что есть, будем распродавать: не везти же с собой. Вот хорошо было бы, если б ты в Милисент влюбился, – вдруг совсем уж по-детски вздохнула она. – Ты бы тогда тоже в Штаты уехал, и мы бы даже жили рядом.

Милисент О’Рейли была астронавткой. Шевардин провел с ней и с командиром экипажа Стивом Костнером три месяца на орбите, встречая другие экипажи, а перед этим три года в почти непрерывной совместной подготовке. Он вдруг вспомнил, как уже перед самым полетом, в последнюю ночь, которую экипаж провел при космодроме на мысе Канаверал, они с Милисент гуляли перед сном по берегу океана, и она сказала:

– Видишь, дельфины плывут? Я только сейчас осознала, что долго не смогу их видеть. Странно, но мне будет их не хватать. Хотя я из Юты, у нас нет дельфинов… А тебе чего будет не хватать в космосе, Иван?

И он вдруг понял, что не может ответить на этот вопрос. Не было на всей огромной Земле, которую он завтра должен был оставить, ничего такого, что ему жаль было бы оставлять.

– Мне? – переспросил он. – Да, наверное… тоже дельфинов.

Милисент была отличной девушкой, веселой, открытой и доброжелательной. Да иначе она и не стала бы тем, кем стала: даже чувство юмора было равно обязательным и для космонавтов, и для астронавтов, не говоря уже о других способностях к общению. Но представить, что с ней могут быть какие-нибудь отношения, кроме дружеских, Ивану было, мягко говоря, затруднительно.

– Не получилось у меня в Милисент влюбиться, – улыбнулся он.

– Мама говорит, ты вообще не знаешь, что такое влюбиться, – сказала Инна. – Наверное, я в этом смысле в тебя. У нас все девчонки в классе уже по сто раз влюблялись, а я еще ни разу. Ну и не надо! Так проще жить, – рассудительно заметила она.