RAEM — мои позывные - Эрнст Кренкель

Положение Отто Юльевича на этом собрании было нелегкое. Состав экспедиции выглядел пестро. Среди нас были ученые, не раз побывавшие в Арктике, опытные матросы, люди бывалые, неоднократно попадавшие в передряги, но были и люди сугубо сухопутные. Многие из них выросли и сформировались еще до революции.

Отто Юльевич произнес внезапно фразу, совершенно на него не похожую. Заканчивая свои размышления о железной дисциплине, он вдруг неожиданно жестко сказал:

— Если кто-либо самовольно покинет лагерь, учтите, я лично буду стрелять!

Мы прекрасно знали Отто Юльевича как человека, который не то чтобы стрелять, но и приказания свои отдавал как просьбы. И все же, наверное, эти слова были точны и своевременны. Они предельно точно сформулировали самое важное для всех нас: дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина!

Что же касается стрельбы, то она была лишь один раз, когда Погосов убил медведицу с медвежонком, обеспечив нас мясом. Единственный человек, кто ушел с собрания огорченным, был кинооператор Аркадий Шафран. Пасмурная погода и недостаток света не позволили ему снять это событие.

Верный своему профессиональному долгу, Шафран занудливо внушал Шмидту, что собрание надо обязательно повторить, только когда погода будет ясной. Чтобы не огорчать энтузиаста, Шмидт согласно кивал головой, хотя о повторении не могло быть и речи. Слишком много дел набегало каждый час, чтобы приносить такие жертвы на алтарь киноискусства. Первым из этих неотложных дел стало сооружение барака. Конечно, лучше было бы не тонуть, но когда это все же произошло, нельзя было не порадоваться, что с нами бригада строителей, так и не попавшая на остров Врангеля. Это были профессиональные плотники, здоровые и крепкие, в руках которых топор так и играл. Мастерами своего дела они были отменными, но врать не стану — Шекспира они не читали.

На фоне этой бригады ее руководитель, инженер-путеец Виктор Александрович Ремов, резко контрастировал. Очень аккуратный, предельно вежливый, он уверенно командовал своими мастерами. Еще задолго до гибели корабля Ремову пришлось проявить себя, когда при первой же встрече со льдами наш корабль получил повреждения. Пока я передавал и принимал радиограммы, в которых Шмидт советовался с Москвой, как поступить: идти дальше или же вернуться, Ремов со своими плотниками укреплял корабль изнутри. Таким образом, на классический вопрос «быть или не быть» в известной степени ответил положительно своими действиями наш Виктор Александрович Ремов.

При погружении корабля были перерублены канаты, державшие строительный материал. Когда «Челюскин», встав дыбом, ушел под лед, большая часть строительных материалов всплыла и досталась нам в наследство.

Правда, чтобы получить это наследство, потребовалась каторжная работа. Торошение продолжалось и после гибели корабля. Доски и бревна в хаотическом беспорядке перемежались с кусками льда. Вытаскивать их из этой каши было делом нелегким. Приходилось колоть лед, который зажимал всю эту вермишель.

Расчистили место, и строители приступили к сооружению барака. Никаких проектов, чертежей, утвержденных в соответствующих инстанциях, конечно, не было. Бревна, поелику возможно, не пилили. Длина бревен и брусов во многом определила размеры барака.

Такая стройка требовала изобретательности и находчивости. Отдел технического снабжения нашей льдины не всегда мог предоставить строителям полную номенклатуру необходимых материалов. Никого не смутило отсутствие оконного стекла. Когда дело дошло до остекления, в ход были пущены смытые фотопластинки и бутыли, которые выстраивали, прижимая, друг к другу в оконных проемах, а зазоры между бутылями и бревнами конопатили всяким тряпьем, какое только подворачивалось под руку.

Одновременно с сооружением барака, чуть в стороне, плотники строили камбуз.

Другой, не менее важной работой, выпавшей на нашу долю, стало строительство аэродромов. Забота об их изыскании и оборудовании началась задолго до гибели корабля, после того как группа Ляпидевского была нацелена на снятие людей с дрейфующего корабля. Пожалуй, слово «аэродром» звучит чересчур громко для пятачка размерами сто пятьдесят метров на шестьсот, но сил на изыскание и поддержание в надлежащем виде эти пятачки требовали много.

Изыскать аэродром мог человек авиационно-грамотный. Эту работу поручили Бабушкину. Каждая новая передвижка льдов, а они возникали здесь часто, превращала гладкие поля в ледяной хаос, меньше всего пригодный для посадки такого тонкого аппарата, как самолет.

Найденные площадки держались недолго. Лед буйствовал и ломал их. Число изыскателей аэродромов нужно было увеличить. Бабушкин подготовил группу людей, которые, разойдясь в разных направлениях, смогли бы в кратчайший срок выполнить поставленную перед ними задачу.

Один из аэродромов, найденный за день-два до гибели «Челюскина», и стал первым аэродромом ледового лагеря.

Этот чертов пятачок, находился довольно далеко от лагеря. По утрам туда отправлялась первая рабочая партия, в середине дня выходила вторая смена.

Работа была адская. Если лед сжимался и его торосило, то образовавшиеся валы приходилось срубать, а затем на фанерных листах — волокушах растаскивать в стороны. Если же возникали трещины, то на тех же волокушах нужно было срочно тащить лед, чтобы законопатить трещины.

Поскольку все время стояли сильные морозы, то на протяжении считанных часов все опять схватывало, и наш пятачок, гордо именуемый аэродромом, снова был готов принимать самолеты. Никто не знал, когда эти самолеты прилетят, но готовым к их приему нужно было быть каждый день, каждый час.

Наши аэропорты были недолговечны. Пришлось создать специальную аэродромную команду. Она состояла из механиков Погосова, Гуревича и Валавина. Жили наши аэродромщики на своем хуторе. На случай, если бы внезапно возникшие трещины отрезали их от лагеря, они имели аварийный запас питания и сами готовили себе пищу.

С первых же дней делалось все необходимое, чтобы принять помощь Большой земли. Все, что происходило на льдине, интересовало не только наших родных и близких. После гибели «Челюскина» жизнь лагеря на льдине интересовала весь мир. Вот почему после тяжелой работы вели свои записи журналисты, делал рисунки художник Решетников, продолжали вести съемку кинооператор Шафран и фотограф Новицкий. Пресса и кино не обижали нас своим вниманием, но мы обижали прессу. С первых дней нашего пребывания на льдине пришлось очень экономить аккумуляторы — настолько, что ни одной частной радиограммы не было передано ни в лагерь, ни из лагеря. Исключений не делалось. Как мы ни уговаривали Шмидта послать хотя бы пять слов привета сыну в день его рождения, Отто Юльевич категорически отказался.