Если покинешь меня - Зденек Плугарж

Гонзик вытер лицо рукавом. Желтые пятнышки корабельных огней, отражаясь в воде, бежали следом, перекатывались через гребни волн. В соседстве со светлыми точками морская вода казалась еще более черной. Гонзик ужаснулся. Как живуч в человеке скотский инстинкт самосохранения, когда даже в таких условиях он цепляется за жизнь!

Он отошел от окна, свалился на сенник и закрыл глаза. Его заполонила тупая подавленность, уныние и стыд. Долго лежал он без движения, не обращая внимания ни на разговоры, ни на выкрики. Под тусклой лампочкой легионеры начали картежную игру. Гонзик понемногу приходил в себя, сердце успокаивалось, только голова сильно болела, однако покой все же облегчил его.

Завтра, может быть завтра утром, море опять будет таким же синим. Может быть, ему удастся убежать, может быть, случится чудо, может быть, он когда-нибудь снова увидит Катку…

30

Ярда открыл глаза, минуту с недоумением смотрел на косые балки над самой головой, потом вспомнил, где он находится. Зевнув, он откинул одеяло; солнце, должно быть, уже давно обогревало крышу. На чердаке, под черепичной кровлей, становилось душно. Он оглянулся: короткий, сплюснутый, как у боксера, нос Пепека торчал кверху, глаза плотно закрыты, дыхание спокойное.

Ярда окончательно пришел в себя. Мороз прошел у него по спине. Итак, теперь речь идет о вещах нешуточных. Приятный сон улетучился, осталась неумолимая, суровая действительность: сегодня, здесь…

Он приподнялся на локте, стер с уха сенную пыль.

Да, факт, Пепек около него!

Страх и подавленность снова загнали Ярду под истертую попону, служившую ему одеялом. Ох, этот позавчерашний разговор между ними!

При переходе через границу нервы отказали Ярде. Пепек, этот орангутанг, всегда был ему неприятен. Только по необходимости связался он с ним. Однако позавчера Ярда был рад, что рядом с ним Пепек. Спокойный, уверенный, с железными нервами.

Потом, когда поезд от пограничной станции повез их в глубь Чехословакии, Ярда в результате страха, пережитого при переходе границы, а может быть, в порыве радости, что все это обошлось благополучно, допустил ужасную оплошность. Ярда уже точно не помнил, что именно он говорил, только общий смысл разговора крепко засел у него в голове.

— Что говорить, сюда попасть — дело несложное. Хуже будет возвращаться назад, — сказал Пепек, — никто нас не поведет за руку до самой границы и не скажет: «Теперь вот сюда!»

— Возможно, назад мы торопиться не станем… — начал Ярда.

Лицо Пепека окаменело. Глаза зло сузились.

Ярда опомнился и стал горячо объяснять, что именно он хотел сказать: они-де будут уже стреляными воробьями, привыкшими к опасности, ведь только в первый раз у нарушителей границы коленки трясутся. Но плоское лицо Пепека по-прежнему было бледным. Ярда отводил глаза, боясь смотреть на Пепека, но все же успел заметить, что его желтые зрачки странно расширились, как будто он заподозрил Ярду в чем-то страшном. Лицо Пепека еще больше побелело.

А затем — это тягостное напряжение долгого путешествия без малого через всю Чехию. Ничего не значащие разговоры, безрезультатные старания Ярды рассеять подозрение, зародившееся в тупой башке Пепека в самом начале их предприятия.

«Ничего особенно не произошло, — утешал себя Ярда. — Сболтнул лишнее. Пепек не ясновидец, а чужая душа — потемки…»

Немного успокоив себя этим, Ярда поднялся с сенника. Он сделал несколько мягких шагов. Потом достал маленькое зеркальце, приспособил его поудобнее и старательно расчесал и взбил свою великолепную шевелюру; с чуба, залихватски ниспадающего на лоб, снял сухую травинку. Вплотную приблизив лицо к зеркальцу, Ярда увидел щетину на подбородке и с досадой поморщился. Он обогнул три старых шкафа, отделявших их «спальню» от остального чердака, и осмотрелся: там, за балкой, стоял кофейник, лежало полкаравая хлеба и в бумаге — граммов сто масла. Ярда вернулся с довольной ухмылкой, предвкушая завтрак. Пепек уже сидел на своей попоне. Лицо его было напряженным, руку он держал в кармане брюк.

— Почему не сказал, что уходишь? — спросил он раздраженно и снова лег.

— Ты же спал. Я не хотел тебя будить.

Этот тон снова расстроил Ярду. Почему, по какому, собственно говоря, праву он должен подчиняться Пепеку? Он не ребенок, ему надзиратель не нужен. Поручение, которое ему дали, он и без Пепека запросто выполнит.

Ярда принялся за завтрак. Масло почти растаяло. Забеленный молоком эрзац-кофе остыл — хозяин из трусости принес завтрак, когда едва забрезжило. Ярда сидел, поджав ноги, и жевал свежий хлеб.

«Достать паспорт — это не просто, но в конце концов мне же было сказано: «Если представится случай».

Ярда изредка косился на выразительные скулы Пепека, на его широкие ноздри.

Нет, с самого начала все шло как-то не так. Еще неделю тому назад Ярду собрали в дорогу, проинструктировали во всех подробностях, у него в кармане лежали чехословацкие деньги, потрепанное удостоверение личности на имя некоего Йозефа Котрбы — и вдруг все забрали обратно, а через три дня к нему привели напарника с прямым приказом: во всем и при всех обстоятельствах подчиняться ему. Ярду удивил Пепек: бледное, словно после тяжелой болезни лицо, синие круги под глазами, около рта легли морщинки усталости. Только глаза леденящие, такие же, как прежде в Валке.

— У меня были неприятности в лагере, that’s all[160], — выдавил из себя Пепек в ответ на настойчивые расспросы Ярды, когда они остались вдвоем. Больше он не сказал ни слова.

Пепек наконец вылез из-под попоны. Он отворотил нос от остывшей бурды, сунул в карман два куска хлеба, намазанных маслом, старательно очистил костюм от сена.

— Выходи не раньше обеда и возвращайся до темноты, да не вздумай встретить старых знакомых. — Размашистые густые брови Пепека грозно сошлись над переносицей, взгляд его впился в лицо Ярды. — С фабрики или не с фабрики — все равно…

Ярда, когда Пепек повернулся к нему спиной, чуть усмехнулся. Пепек прошел к чердачному окну. Его могучие полусогнутые руки были плотно прижаты к телу, маленькая курчавая голова втянута в плечи. Верхний конец лестницы вздрагивал под его тяжестью. Потом шаги Пепека послышались во дворе, потом все затихло.

Ярда посмотрел на часы. До обеда тут от тоски с ума сойдешь. Он отправился на экскурсию: облазил весь чердак, подтянулся на руках к пустому гнезду, прилепившемуся за балкой, наконец опять улегся на попоне. Тихо и тепло, во дворе сонно клохчут куры, из хлева слышится звон цепи, черные ласточки, словно стрелы, мелькают мимо слухового окна, заставляя Ярду вздрагивать.

С того момента, как он завербовался на двухлетнюю службу, он все время пытался представить себе, к чему это может привести, что ждет его впереди: постоянная скрытность, беспрерывная перемена мест, осторожность, нервы, напряженные до предела дни и часы смертельной опасности. А между тем, после того как они сошли с поезда, он только и делает, что валяется на сене и выслушивает приказы. Проклятие, он не смеет даже закурить. А Пепек тем временем где-нибудь чадит вовсю.

Пепек. Он ведь появился позже, чем Ярда, а его назначили главным. Почему? Ведь они оба новички.

Червь сомнения снова сверлит мозг Ярды. Что означает эта замкнутость Пепека? Держался бы он так, не будь той несчастной минуты в поезде? Ни одного искреннего слова не сказал он Ярде. Правда, и в Валке он держался бирюком, даже в те минуты, когда, казалось, между ними могли наладиться добрые отношения.

Ярда даже не знает, куда сейчас ушел Пепек. Что это с его стороны: осторожность или недоверие?

Разве могли те, спокойные, румяные, хорошо настроенные ребята из мюнхенского бюро по его, Ярды, лицу угадать, какие мысли роятся иногда в его голове.

Да, верно, он стремился на Запад. Для него Запад — это роскошный лимузин с плавным ходом. Он, Ярда, за рулем, а рядом девица с кроваво-красными ногтями; негритянский джаз, небоскребы и театры, в которых «стодолларовые» девки на сцене будто бы раздеваются донага, а мужчины в зрительном зале жуют резинку и ржут от восхищения. Это называется жить с размахом! Да и втемяшившаяся ему в голову мысль о собственной бензиновой колонке, которую будут обслуживать девушки, окончательно еще не выветрилась из башки, даже после года жизни в лагере. Планы его, конечно, дали крен, и осуществление их отодвинулось, по крайней мере, на два года. А переживет ли Ярда эти два года?

С течением времени Ярда все более и более реально начал понимать свое положение. И внутренний голос стал постоянно говорить ему: «Уйди, беги! Ты танцуешь над пропастью. Один неверный шаг, злая случайность — и ты летишь в тартарары». Но кого удивит, что Ярда любит жизнь?

Ярда лежит на сеннике, запрокинув руки за голову, и думает. Запретная мысль жжет ему грудь. Районный город едва в пяти километрах отсюда. Домик на окраине. Сколько раз он провожал туда Анчу за те полгода, что прожил здесь!