Тоннель - Вагнер Яна

Правда, взять коробочки стоматологу было нечем. Он все еще не мог убрать руки — напротив даже, прижал их покрепче. Потому что наконец вспомнил, зачем он сюда бежал и в чем смысл. Как же глупо, что он забыл.

— Они вам что, не нужны? — спросил батюшка хмурясь. Голос у него был низкий и строгий, ладонь заметно дрожала.

— Нет, что вы, — сказал стоматолог быстро. — Нет-нет, очень, спасибо, очень как раз нужны! Дорогая моя, если вам будет не сложно... — обратился он к сердитой женщине, которая минуту назад ударила его кулаком, и улыбнулся самой любезной, самой врачебной своей улыбкой.

И в эту секунду внезапно ослеп. Тьма опустилась мгновенно, как если бы ему выстрелили в затылок или надели на голову черный мешок. Как если бы выключили свет.

В полукилометре от самоназваного госпиталя, между пустым Мицубиси Паджеро и такой же пустой Ладой Приора горбоносый визит-профессор наступил в темноте на папку «Узнаваемость бренда: позитивное влияние на продажи». Потерял равновесие, снова ушиб колено и, скорее всего, упал бы, но его подхватил молодой полицейский и упасть ему не позволил.

Где-то шагах в тридцати от них седая владелица желтого Ситроена высунула голову в чернильную тьму, как в открытый космос, и позвала:

— Чарлик! Чарлик, детка! Говорила же, надо было на поводок, — сказала она потом, оборачиваясь к мужу, однако внутри Ситроена была та же самая чернильная тьма.

Муж попробовал взять ее за руку, но промахнулся и руки не нашел.

— У вас есть же фонарик? — спросил профессор у лейтенанта. — Вам должны выдавать.

— Да конечно, — отвечал тот. — Ага. И айфоны еще. И реактивные ранцы.

— Чарлик! — снова раздалось спереди, громче. — Чаааарлиииик! — И лейтенант узнал голос. Вот теперь они его выпустили, подумал он, вот теперь. Ну охуеть.

— Ну охуеть, — сказала девушка в алом кабриолете (уже не голая, в платье) и задрала голову к невидимому потолку и погасшим лампам. Только, в отличие от хозяйки Чарлика, ее никто не услышал.

Точно так же черно и безлюдно было теперь возле Майбаха, откуда унесли не только раненых, но и мертвых. А вернее, почти безлюдно, потому что у запертой двери в стене сидели на полу последние двое: мужчина и женщина из Тойоты, которые за передвижным госпиталем не пошли. Она — с краденым из микроавтобуса ломиком, он — с тетрадкой, исписанной школьным почерком своей дочери. Сказать им другу другу было нечего, и они не говорили.

Легонько цокая когтями, в проходе между машинами возник рыжий ирландский сеттер, уже два часа абсолютно свободный. Почуял людей и остановился, не решаясь приблизиться. Женщина из Тойоты услышала, как он дышит, и сжала покрепче свой краденый ломик. Мужчина щелкнул зажигалкой, как если бы собирался поджечь тетрадку, но вместо этого встал и поднял зажигалку над головой. Неровный круг света поднялся с ним, лизнул запачканную стену и замер, дрожа, у потолочного вентилятора. Лопасти не двигались.

— Отключилось, да? — испуганным шепотом спросила женщина в майке с Гомером Симпсоном. — Всё, да? Насовсем, да?..

Где-то рядом заплакали, но тоже как будто шепотом. И вообще было очень тихо, как если бы вместе с лампами выключился и звук.

Насовсем, да, подумал стоматолог и неожиданно успокоился.

— Дорогая моя, — сказал он в темноту, — будьте любезны. Давайте мы сейчас встанем с вами тихонечко. Там две коробочки, надо взять и не рассыпать...

И тут же ослеп во второй раз, потому что у стоявшего поблизости внедорожника внезапно зажглись фары и в лицо ему ударил голубой ксеноновый свет, яркий, как операционная лампа. Весь его потерявший надежду госпиталь ахнул, как один человек. Через мгновение в сиянии возник силуэт — узкая, легкая фигура, которая и пола словно бы не касалась, а висела в горячем воздухе и вот-вот должна и вовсе была, наверное, распахнуть крылья или взлететь к потолку. Грузный батюшка размашисто перекрестился.

Смаргивая слезы (руки у него по-прежнему были заняты), доктор пригляделся и узнал юного своего бессловесного спутника. Темнолицый мальчик из Газели захлопнул дверцу внедорожника и хромал к нему вдоль ряда с широкой счастливой улыбкой. Левый тапок у мальчика порвался, резиновая подошва скребла по асфальту. В сером от пыли носке была дырка.

— Дорогая моя, — сказал доктор. — У меня к вам еще одна будет просьба, попробуйте найти нож. Только острый. И спирт пускай мне сюда принесут. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 00:52

В комнате с мониторами тем временем никаких изменений не произошло. Лампы продолжали светить, жужжали кондиционеры, и даже лимонный аромат все еще слышался, как будто и он подавался какими-то аккуратными порциями, заодно со светом и воздухом. Погасли только камеры, направленные наружу, будто их выдернули из розетки — им просто нечего стало показывать. Но люди внутри были слишком заняты, и, когда серый зернистый экранчик, на котором секунду назад еще видно было Майбах и прямоугольник асфальта перед дверью, неожиданно почернел, заметила это только девочка из Тойоты. И опять сразу подумала: папа. Она очень давно уже просто думала: папа, я тут, я тут, папа, — и, чтоб мысль эта вдруг не ослабла где-то на полдороге, не сводила на всякий случай с экранчика глаз. А потом экранчик умер, как если бы именно эта запрещенная мысль его и сожгла. Расплавила там, например, какой-нибудь провод. И никто не смотрел. В кресле булькал и плевался желтый старик; все смотрели туда, на него, словно тоже отвернуться боялись — может, ждали, когда он умрет или что не умрет, если не смотреть. А про тамбур забыли и, значит, забыли про дверь.

Возле двери правда все-таки оказалось не пусто. Там сидел на полу красавец из кабриолета, весь зеленый и мокрый, пялился в стенку и ногой загораживал проход.

— Пожалуйста, — сказала Ася очень тихо. — Можно мне, пожалуйста.

Мокрый красавец поднял голову. Никакой он уже был не красивый и тоже, скорее, страшный, такой же, как остальные, а все-таки знакомый. Она раз посидела в его машине, его девушка в туфлях с красными каблуками угостила ее водой.

— Пожалуйста, — повторила она шепотом, потому что знала теперь, куда нажимать, почти точно. Если б он только убрал ногу.

И вот тут на мертвом экранчике появился светлый неровный кружок и запрыгал, как будто включился скринсейвер или кто-то подавал ей сигнал, да, так она и подумала — что это сигнал для нее. А потом вдруг увидела папу — в двух шагах, совсем близко, — и с ним Терпилу. Нечетких и серых, как под водой. Но кричать по-прежнему было нельзя, и она тогда молча пнула зеленого в голень. Тот охнул и начал подбирать свою ногу.

— Ты куда это собралась, — спросили сзади, и она вдруг упала — не сама, больно грохнулась на пол, голубые лампы сверху ударили ей в глаза, и хотела сказать, что ей больно, вы что, или даже закричать, что ей больно, но не смогла, потому что в легких у нее не стало воздуха.

— Э, ты это, полегче давай, — сказал бригадир проходчиков из Нововолынска, у которого дочки не было, хотя дочку ему всегда хотелось, зато были три пацана, которых он видел пару месяцев в год и руками не трогал поэтому никогда.

А Валера не сказал ничего, хотя дочек у него как раз было две. Но и он как-то вдруг расстроился, потому что тоже вспомнил про дочек, а к тому же майор и правда переборщил. По рукам еще ладно, ну подзатыльник. Но так-то зачем, совсем мелкая же девчонка.

Сам же бледный майор был, напротив, собой наконец доволен. Он втащил малолетнюю поганку в комнату и сгрузил ее в угол.

— И тут чтоб сидела! Дверь хотела открыть, зараза, — сказал он и оглянулся на шефа. За последние пару часов все как-то посыпалось, и особенно неприятной была та недавняя ситуация в тамбуре. Прямо паскудная там вышла ситуация, он до сих пор помнил масленое дуло дробовика, как оно качается между его, майора, лбом и горлом, и воспоминание это срочно требовалось чем-нибудь перебить. Все дальнейшие ситуации взять уже под контроль. А заодно и напомнить деду, на кого тут в самом деле стоит рассчитывать.