Миг возмездия. Невидимый спаситель. Загадка планеты гандов. Сквозь дремучий ад - Эрик Фрэнк Рассел

— А вот тот, кому Бог не дал мозгов, не может пустить их в ход. Ты согласен?

— Вроде так, но…

— Все, что тебе нужно сделать, чтобы доказать свою сообразительность, — это передать записку коменданту.

Колум так и вытаращил глаза от ужаса.

— Никак не могу. В это время его нельзя беспокоить. Начальник караула не позволит. Он…

— Тебе и не нужно нести записку сию же минуту. Отдашь ему утром, когда проснется.

— Тогда другое дело, — с явным облегчением сказал Колум. — Только должен вас предупредить: если записка ему не понравится, отвечать будете вы, а не я.

— Меня он не тронет, а то я его так трону… — заявил Лиминг, как будто изрекал непреклонную истину. — Пиши.

Прислонив ружье к противоположной стене коридора, Колум разыскал в недрах кармана карандаш и бумагу. Глаза его, казалось, вылезли из орбит от напряжения. Он готовился к невероятно трудному делу — нацарапать десяток–другой слов.

— Его Высокородию Самому Мерзкому из Надзирателей.

— Что такое “Самый Мерзкий из Надзирателей”? — спросил Колум, борясь с незнакомым написанием земных слов.

— Это такой титул, вроде “Вашего Высочества”. Ведь он у вас и вправду высокий, — Лиминг почесал нос, наблюдая, как охранник трудится над письмом.

Потом стал медленно диктовать, стараясь, чтобы каллиграфический талант Колума поспевал за его темпом.

— Кормят мало, качество еды отвратительное. Я ослабел, потерял в весе, ребра торчат наружу. Моему Юстасу это не нравится. Чем больше я худею, тем больше он свирепеет. Приближается тот момент, когда я вынужден буду снять с себя всякую ответственность за его поступки. Поэтому прошу Ваше Высокомерзнейшее Надзирательство отнестись к этому с полной серьезностью.

— Очень уж много слов, да еще какие длинные, — пожаловался Колум с видом измученного крокодила… — Когда сменюсь с дежурства, придется переписать поразборчивее.

— Понимаю и ценю те труды, которые ты взял на себя, стараясь мне помочь. — Лиминг так и излучал братскую любовь. — Именно поэтому я уверен, что ты будешь жив и здоров до тех пор, пока не выполнишь мое поручение.

— Хотелось бы пожить подольше, — заныл Колум, снова вытаращив глаза. — Ведь я тоже имею право жить, правда?

— Именно так я ему и сказал, — ответил Лиминг, сделав вид, будто промучился всю ночь, доказывая неоспоримый факт, но гарантировать успех пока не может…

— Мне больше нельзя говорить с вами, — спохватился вдруг Колум и взял ружье. — И вообще разговаривать с Вами не положено. Если начальник караула узнает…

— Его дни сочтены, — холодно оборвал его Лиминг. — Он не переживет даже собственной смерти.

Колум, протянувший было руку, чтобы закрыть глазок, замер, словно получил удар по голове. Затем спросил:

— А разве можно пережить свою смерть?

— Все зависит от метода убийства, — пояснил Лиминг. — Есть такие, которые тебе даже не снились. Ты и представить себе не можешь, что это такое.

Тут Колум потерял к беседе всякий интерес и захлопнул глазок. Лиминг вернулся на свою скамейку и растянулся на ней во весь рост. Темнело. Семь звезд заглянули в окно. Он скоро сможет полететь к ним. Сможет!

Завтрак запоздал на час, но зато состоял из миски тепловатой кашицы и двух толстых ломтей черного хлеба, густо намазанных жиром, и большой кружки теплой жидкости, похожей на слабый кофе. Он проглотил все это с возрастающим торжеством. По сравнению с тем, что ему приносили обычно, эта еда казалась рождественским обедом. Настроение резко улучшилось.

Ни в этот день, ни на следующий приглашения на еще одну беседу не было. Комендант затаился на целую неделю. Как видно, его Мерзнейшее Надзирательство все еще ожидает ответа от латиан, и не собирается ничего предпринимать до его получения. Тем не менее кормить стали лучше, и Лиминг расценил это как подтверждение того, что начальник хочет застраховать себя от бед.

Затем, как-то рано утром, ригелиане устроили представление. Из камеры Лиминга их не было видно, но зато хорошо слышно. Каждый день, примерно через час после рассвета, раздавался топот двух тысяч ног, который удалялся в сторону мастерских. Обычно это был единственный звук — ни голосов, ни обрывков разговоров, только усталые шаги да иногда выкрики охраны.

В этот раз они шли с песней, и в их звонких голосах слышался явный вызов.

Оглушительный нестройный хор выводил что-то вроде: “Аста–Зангаста — мерзкий старикашка”. Это должно было звучать по–детски глупо. Но их единодушный порыв придавал песенке скрытую угрозу.

Охранники заволновались. Пение становилось все громче, а с силой звука рос и вызов. Стоя под окном, Лиминг напряженно прислушивался. Именно в такой оскорбительной форме он впервые слышал об Асте–Зангасте, который, вероятно, был главным на этой планете. Диктатором, а может — просто главным головорезом.

Рев двух тысяч глоток достиг наивысшей точки. Охранники бесновались, но их выкрики тонули в общем шуме. Где-то раздался предупредительнй выстрел. Часовые на сторожевых вышках развернули пулеметы, нацеливая их на двор.

— Мерзавец — ушастый этот Аста–Зангаста! — кричали ригелиане, доведя свою эпическую поэму до победного конца.

Раздались удары, выстрелы, звуки борьбы, яростные вопли. Двадцать охранников в полном вооружении промчались мимо окна Лиминга, спеша ввязаться в потасовку. Это продолжалось полчаса. Затем постепенно утихло. Повисшая вслед за этим тишина была почти осязаема.

Во время прогулки весь тюремный двор был в распоряжении Лиминга. Больше никого из пленников не было. В мрачном удивлении он бродил взад–вперед, пока не наткнулся на Марсина, стоявшего на карауле.

— А где остальные? Что с ними случилось?

— Они нарушили дисциплину и потеряли много времени. Теперь их задержат в мастерских, пока они не выполнят дневную норму. Сами виноваты. Они нарочно затянули начало работы, чтобы меньше сделать. Мы даже не успели их пересчитать.

Лиминг ухмыльнулся ему в лицо.

— Кое–кому из охранников не поздоровилось?

— Выло, — признался Марсин.

— Но не сильно, — подсказал Лиминг. — Ровно настолько, чтобы они почувствовали, что их ожидает. Вот и подумай!

— Что вы имеете в виду?

— Только то, что сказал, — подумай. — Потом добавил: — Но с тобой-то ничего не случилось. Поразмысли над этим!

Он лениво удалился, оставив Марсина в тревоге и недоумении. Потом шесть раз обошел двор, напряженно думая. Внезапное нарушение дисциплины, допущенное ригелианами, несомненно взбудоражило всю тюрьму. Теперь суматохи хватит на целую неделю. Он ломал себе голову над вопросом о том, чего они добивались. Может быть, они пошли на это, чтобы хоть как-то развеять отчаяние и тяготы жизни в плену. От скуки можно решиться на самые безумные выходки.