Собрание сочинений в 10 томах. Том 1. Ларец Марии Медичи - Еремей Парнов

— Приходи, Гоги, ко мне в «Зарю», сорок девятый номер, — пригласил он, наклонясь к мешкам. — Попьем кахетинского, споем, о жизни поговорим.

— Спасибо, Самсон, спасибо. Как будет свободное время, непременно зайду. — Он оторвал кружевной листик киндзы, растер пальцами, понюхал. — Совсем свежая.

— Свежая, — кивнул Самсон. — Цицмата тоже очень свежая. Давай я тебе заверну!

— Спасибо, Самсон. У меня есть. Вчера родственники привезли… Извини, дорогой, но мне на работу пора.

— Иди, Гоги, иди. Разве я не понимаю? Так придешь вечером?

— Спасибо, Самсон. Не могу сегодня.

— Тогда завтра приходи!

— Завтра совсем другое дело. Завтра приду, если смогу, — пообещал Данелия, хотя твердо знал, что вся эта неделя у него прочно забита.

Он вдохнул аромат яблок, острых солений и трав, обвел взглядом прилавки с грудами помидоров, груш, персиков и ранних дынь. Пучки зелени перемежались насыпными горками мака, стручки сахарного горошка соседствовали с каштанами и арахисом, молодые медно-розовые гранаты сухо пламенели во влажной тени подернутых матовой пыльцой гроздей, и всюду были цветы.

Данелия подумал вдруг, что давно уже не был на родине. Дай Бог, если зимой ему дадут отпуск. Обязательно поедет тогда к родным на Новый год, обязательно! Всем семейством. У Теймуразика как раз будут каникулы. Каждый год ему присылали к празднику бутылки кизилового сиропа и свежий домашний гозинак. Он угощал свою русскую жену, пробовал сам и, зажмурившись, долго цокал потом языком. «Надо будет поехать весной!» — говорил он жене, и она радостно соглашалась. Он тут же загорался и начинал рассказывать, как сказочно пахнет красная весенняя земля, как цветет белый миндаль и лиловый абрикос, а в дубовых лесах с неопавшей прошлогодней листвой желтым огнем тихо горит не сгорает кизил. Он объяснял, что настоящий шашлык из телячьей печенки жарят только на дубовых дровах и на кизиловых прутьях, а чачу пьют лишь по утрам, совсем немножко, заедая ее сочными огненными хинкали и овечьим сыром. Но приходила мокрая московская весна, дул откуда-то теплый тревожный ветер, и солнце сверкало в студеных лужах, млело в жидкой антрацитовой грязи… Тогда почему-то вспоминалась багряная осень, сбор винограда, кислый бродильный запах и сладковатый удушливый дым кизяка.

— О чем задумался, Гоги? — спросил земляк, заботливо опрыскав зелень водой.

— Домой хочется… Знаешь, я обязательно приеду на Новый год! Ты так и скажи нашим. Слышишь?

— Непременно передам, Гоги! Приезжай. Мы тебя знаешь как встретим… И в «Зарю» ко мне приходи, у меня для тебя ма-аленькая посылка есть.

— Что за посылка, Самсон?

— Э! Пустяки! Бочонок «александрули», понимаешь… Двадцать литров.

Они обнялись по-мужски, небрежно и молчаливо хлопнули по рукам.

Данелия еще раз глубоко втянул гордыми и хищными ноздрями ароматы плодов земных, поправил образцовый двойной узел на парчовом галстуке, тронул такой же парчовый платочек в кармашке и решительно зашагал к выходу.

По пути он купил букет белых гладиолусов с длиннющими зелеными ножками.

Не без некоторого волнения остановился он у служебного входа. С детских лет жило в нем преклонение перед артистами — людьми совершенно особой, блистательной жизни. Цирковой же артист, волшебник и фокусник, проделывающий под куполом, в мерцающем звездном костюме, ошеломительные трюки, представлялся вообще существом нездешним.

Робко поднялся по обшарпанным каменным ступенькам Данелия, осторожно отворил липкую от свежей олифы дверь, прижимая к груди шелестящий в целлофане букет.

Разве не мог Георгий Данелия, человек умный и опытный, хорошо понимающий, как и с кем себя надо вести, пригласить циркового артиста Минаева в свой кабинет? И разве не прибежал бы к нему этот самый Минаев, потерявший из-за пропавшего питона чуть не половину выходов?

Но что такое заклинатель змей в стандартной комнате учреждения, среди конторских столов и канцелярских шкафов, заставленных папками с номерами на корешках? Как будет выглядеть он, сидя на инвентаризованном стуле в обычном, не очень опрятном, потому как, говорят, запивает и буйствует, костюмчике? В том-то и дело, что не хотел Данелия, сохранивший в душе наивный восторг перед циркачами и благодарный им за это, развенчивать мага, ради себя самого не хотел, поскольку понимал, что магу это, как говорится, до лампочки: маг ничего не заметит, ему бы только Володьку найти.

Какой-то сморщенный старичок с вензелем «ГЦ» на сердце, не то швейцар, не то гардеробщик, указал Данелии узенькую боковую лесенку.

— Подыметесь на второй этаж, пройдете прямо по коридору до самой лестницы с пожарными кранами, по ней и спуститесь в самый низ… — обстоятельно и дружелюбно объяснил он и вдруг добавил с ехидным смешком: — А там спросите, где, значит, артист Минаев… Шут его знает, где он может быть! — Он зажмурил глаз, сморщился и, склонив голову набок, неожиданно чихнул.

— Будьте здоровы, — пожелал Данелия и, кивнув на черневшую в пыльном сумраке дверь, спросил: — Значит, эта лестница?

— Эта, эта, — закивал старичок в перерывах между жиденькими залпами. — Потом прямо по коридору.

В гулкой тишине пустых коридоров смутно мерещилась волнующая музыка марша. Очевидно, на арене шло дневное представление, а может, просто была репетиция. Но музыка просачивалась откуда-то сверху, отраженная куполом, и Данелия машинально стал прицокивать языком.

Он дошел до пожарной лестницы, где на закрашенных белилами стеклянных дверцах были жирно намалеваны красные «ПК», и, оглядевшись, нет ли еще где такой лестницы, стал спускаться. В нос ударил резкий запах мокрых опилок и звериной мочи. Данелия недовольно зашевелил ноздрями и, нагнувшись к боковому кармашку, понюхал надушенный «Шипром» платочек.

Внизу было совсем темно. Воспаленная нить пыльной лампочки, казалось, только сгущала сумрак. Неровный пол из красной метлахской плитки был слегка припорошен опилками. Где-то вдали слышался приглушенный говор, какое-то кухонное звяканье и жуткое шипение, как от бьющей перегретым паром кишки.

«Неужели змеи так шипят?» — усомнился Данелия, остановившись на скрещении трех коридоров, словно витязь на распутье. Самое время было кого-нибудь спросить.

Потоптавшись немного на месте и спрятав явно неуместный в такой обстановке букет за спину, он боком, как прячущий до времени мулету матадор, скользнул по направлению кухонного звона. И не ошибся. Вскоре во тьме блеснул свет, и в яркой щели непритворенной двери мелькнул белый кафель стены и не слишком белое полотно халата. Данелия осторожно раздвинул щель и заглянул в помещение. Это и вправду была кухонька и примыкающий к ней буфет на дюжину пластмассовых столиков. Буфетчица мыла в струе кипятка посуду, стройная дама в черном облегающем трико церемонно ела свекольный винегрет, а змеиное шипение издавал исполинский титан, выпускающий время от времени со струей пара избыточное давление. Как сказал поэт, было все очень просто, было все очень мило.