Утопия - Марина Дяченко

Утром (пять ноль три на дисплее электронного будильника) Ким осторожно выбрался из-под одеяла и нащупал ногами тапочки.

Арина спала. В последние несколько дней ее депрессия и страхи, слава богу, почти совсем улеглись.

Ким пробрался на кухню и прислонился лбом к темному оконному стеклу. Внизу, во дворе, горели желтые фонари. Их отблеск лежал на белом боку холодильника, на циферблате лунных часов, тепло подсвечивал привычные очертания и детали дома, каким представлял его Ким и каким он нужен каждому человеку.

«Приснилось, — подумал Ким. — Сон. Все приснилось. Прочь. Вот и утро…»

Он открыл холодильник, вытащил пакет с яблочным соком. Взял с полки стакан; сок был холодный, такой холодный, что ломило зубы.

— Я не сплю, — сказал он вслух.

— Конечно, — тихо ответил Пандем.

Ким обернулся. Пандем сидел на стуле у окна, на том самом месте, куда Ким усадил гостя в его первый — после аварии — визит.

Ким осторожно поставил стакан на край стола. Поглядел, как скатываются по стенкам последние капли сока, как образуют на дне маленькое недопитое озеро.

— Ты реален?

— Вопрос о реальности окружающего мира, — Пандем улыбнулся, — не решен до сих пор. Ни в психиатрии, ни в философии. Устроим диспут?

— Если ты реален — где граница твоим возможностям?

— Уже далеко, — сказал Пандем. — Кое-какие тектонические процессы, темпоральные явления… есть ли смысл об этом говорить?

— Что ты можешь делать с людьми? — Ким остановился у окна, глядя на желтые фонари.

— Ким, — сказал Пандем, — я ведь не исследователь, не дрессировщик и не кукловод. Я ничего не собираюсь делать с людьми. Я хочу — вместе с людьми — покоя и счастья. Взрыва творческой энергии. Любви. Прорыва к звездам. Бессмертия. Того, чего достоин человек.

— Откуда ты знаешь, чего достоин человек? Что ты вообще знаешь о человеке? Что ты сделаешь с теми, кто не хочет покоя и счастья, а хочет крови и мяса? Рабов? Власти?

— Будем пробовать, — кротко отозвался Пандем. — Видишь ли, Ким, в моих ведь силах прямо сейчас, не поднимаясь со стула, устроить всем-всем, младенцам и старикам, цивилизованным и диким — полное удовольствие от каждой прожитой минуты. Они будут ощущать себя счастливыми изо дня в день. Они будут подниматься с улыбкой и с улыбкой засыпать…

Ким обернулся от окна:

— Ты сказал, что ты не кукловод…

— Ты мне не доверяешь, — Пандем улыбнулся. — Боишься. Ждешь подвоха… Почему так нельзя?

— Потому что это модификация. Запрограммированная личность перестает быть человеком.

— Тогда я верну тебе твой вопрос: что ты вообще знаешь о человеке? Почему несчастное бездумное существо, живущее от драки к совокуплению, более человек, нежели другое такое же, но счастливое и не опасное для окружающих?

Ким молчал. Небо светлело.

— Ладно, — Пандем вздохнул. — Ты меня прости… Я ведь в какой-то степени — ты. Я знаю, как тебе противна эта идея — модификация личности. Отвратительна… Но вот, скажем, отобрать у человека его фобию, его навязчивую идею — преступно?

Ким напрягся.

— Я не об Арине, — быстро сказал его гость.

Знает.

Через двор по диагональной дорожке брел дворник, мерно взмахивая невидимой в полумраке метлой.

— Психические заболевания, — тихо продолжал Пандем. — Патологии и пограничные состояния. Можно модифицировать? Не отвечай… Ты спросишь, где граница между патологией и нормой. Ты спросишь, как далеко можно зайти, однажды взявшись за воображаемый скальпель. Если корректировать поступок не убеждением и уж, конечно, не наказанием, а вмешиваться на уровне мотивации… Погоди! Ты спросишь, с какой радости я вообще берусь что-либо корректировать. Я отвечу: с той же самой, с которой ты берешься лечить больного. Вот я вылечил твоих пациентов успешнее, чем это выходило у тебя. Что, я не нарушил при этом правила, к которым ты привык? Что, мир, где люди не убивают и не унижают, слишком хорош для тебя? Что естественно, то неприкосновенно?

«Хорошо бы все-таки проснуться», — сумрачно подумал Ким.

— Не отвечай мне, — тихо сказал Пандем. — Я сейчас оставлю тебя в покое, ты просто перевари еще и это… И не беспокойся об Арине. Ей больше не угрожают никакие депрессии.

Он легко поднялся с табуретки. Ким увидел, что на ногах у него растоптанные тапочки, те самые, которые предлагались родственникам, зашедшим в гости.

Выйдя вслед за гостем в прихожую, Ким на всякий случай встал в дверях комнаты, где спала жена. Мальчик, кажется, не обратил на это внимания — стоя на одной ноге и упершись тощим задом в дерматин входной двери, он завязывал шнурки на кроссовке. Шнурки были длинные, толстые и не очень чистые.

— Только, — сказал мальчик, выпрямляясь, — только, когда окончательно поверишь в мое существование… не ищи способов меня уничтожить. Потратишь время… Это первейший рефлекс — убрать неведомое, взорвать чужое, прихлопнуть непознаваемое. Но тебе же будет тошно от таких мыслей. Ты врач, а не убийца… А кроме того, я сказал тебе честно и совершенно искренне: если бы я выбрал путь модификации — все были бы уже счастливы, окончательно и давным-давно. И Арина, и ты… До свидания.

И он ушел, деликатно придержав пальцем язычок замка — чтобы щелчком не разбудить Арину.

Ким остался стоять в прихожей.

ГЛАВА 4

— Привет, brother, — сказал веселый голос в трубке. — У меня день рождения, я принимаю поздравления… Итак?

— Погоди, — сказал Ким, пытаясь разлепить веки (на часах было восемь утра, заснуть удалось только час назад). — Погоди… Какой сегодня день?

— Рабочий, — радостно уверил голос. — Скажешь, только что собирался мне позвонить?

— Я спал, — признался Ким. И прислушался к шуму воды в ванной: Арина уже поднялась.

— С чего бы это? — удивился голос. — Ах, ты же в отпуске, а я думала, ты, как всегда, забыл о нашем с Леркой дне рождения…

— Когда это я забывал о вашем дне рождения?!

— Чем орать, лучше поздравь меня ласково. И Лерке позвони прямо сейчас, а то она на работу уйдет.

— С днем рождения, Александра, — сказал Ким, потирая свободный от трубки висок. — Расти большая и красивая.

— Во-от, — голос в трубке был доволен. — Прости, brother, я честно не подумала, что ты еще дрыхнешь. Завтра в шесть у нас party, приходите с Аринкой к маме с папой, будем пить и безобразничать. Завтра в шесть, как понял, прием?

…Ким отлично помнил удивление, с которым отец сказал ему, вернувшись из роддома:

— Ты знаешь… Не братик и не сестричка.

— А кто?! — поразился семилетний Ким.

Отец со значением показал два пальца (как потом оказалось, он, почти не пьющий, в тот день опустошил объемистую бутылку коньяка):

— Две… две сестрички. Вот это номер!..

Арина проснулась в полвосьмого; как только она села на кровати, как только огляделась, протирая глаза, как только Ким поймал ее первый утренний взгляд — оказалось, что ей лучше. Еще некоторое время он боялся ошибиться — но Арина поднялась, улыбаясь, свободная от страхов и полная энергии: что сделать, чего купить, а не затеять ли пирожки…

— Пандем.

Темный экран телевизора засветился сам по себе, проявился, как фотография в кювете; с экрана смотрел тот, кого назвали по имени, и столь эффектное его появление заставило Кима ощутить внезапную усталость.

На кухне Арина, напевая, позванивала посудой.

— Уйди, — одними губами попросил Ким.

Экран погас. Вместо Пандема Ким увидел свое отражение — искаженное, будто в кривом зеркале.

Арина вошла, вытирая руки маленьким оранжевым полотенцем:

— Я вот подумала… Мне к врачу на двенадцать, а потом я могла бы зайти в универмаг и купить девочкам подарки.

— Я сам, — быстро возразил Ким. — Никаких универмагов, лучше пройдись пешком от поликлиники. А если будет дождь, так и вообще никуда не ходи.

— Мне снилось, что ты с кем-то на кухне разговаривал, — помедлив, сказала Арина.

— Да? — спросил Ким так удивленно, как мог.

— Крышку завинчивай, — Арина взяла с книжной полки незакрытую аптечную бутылочку. — Они же испаряются и воняют.

— Ага, — сказал Ким и отвел глаза.

«Только время, — думал он, следуя от витрины к витрине, от отдела к отделу, от стойки к стойке. — Я мыслю ясно, ориентируюсь уверенно, помню себя твердо; существуют две только вероятности, только две, все прочие — производные от них. Либо Пандем существует, либо, к сожалению, я серьезно болен. Либо я болен, либо… Пандем существует, но он не тот, за кого себя выдает. Например, меня намеренно сводят с ума… ерунда. Меня вербуют куда-то… еще большая ерунда. Меня снимают скрытой камерой, это новая телепрограмма… а вот это точно разновидность бреда. Только время и выдержка, черт возьми, у меня нет возможности проверить, мой ли мозг выстроил эту систему галлюцинаций. Если отмести с порога гипнотизеров, инопланетян, просвечивание лучами сквозь стенку — что останется? Останется двадцать девятое февраля, и если я бредил в тот день — значит, весь мир бредил…»