Эхо Непрядвы - Владимир Возовиков

По стене передали приказ воеводы: пороки зарядить шереширами, метательные машины - горшками с греческим огнем и горючей смолой. Там и тут зачакали огнива, задымились подожженные факелы. Стена чапаров надвигалась почти во всю длину рва со стороны Великого Посада, - значит, здесь и готовится вражеский приступ. Стали видны и всадники, мелькающие в отдалении. Может быть, они подгоняют тех, кто толкает телеги?

- Пустить шереширы! - приказал Остей.

В изложницах пороков, укрепленных между зубцами по обе стороны башни, вспыхнули от факелов громадные, просмоленные стрелы. С глухим звоном распрямились большие луки, и пылающие копья, протянув за собой черные полосы дыма, вонзались в щиты, пробивая доски насквозь. Послышались истошные крики людей, несколько чапаров свалилось, открыв ряды груженных землей повозок: передние были запряжены низенькими лошадками, задние тащили люди в лохматых шапках и серых кожах со щитами за спиной. В них тотчас полетели стрелы из бойниц, вызвав новые крики боли и ярости. Ордынцы настегивали лошадей, те, обезумев от огня, ударов и воплей, рванулись вперед; перешли на бег и люди, волокущие повозки, на ходу они перебрасывали щиты на грудь, спеша заслониться от стрел. Над стеной тоже завыла, засвистала переная смерть - стреляли всадники. Вся изломанная линия чапаров заколыхалась, резко ускорила движение. Лопались горшки, обливая коптящим пламенем землю, обрызгивая животных, людей и телеги, гоня с холма последние сумерки. Первые повозки влетели в ров, кони забились в воде, захлебываясь, путая и обрывая постромки, жалобное ржание смешалось с человеческими криками.

- Каменьем, каменьем бей! - надсаживаясь, кричали десятские. Пращники поспешно снимали заборола, внизу стучали кувалды, сбивая крючья с рычагов заряженных фрондибол, под тяжестью противовесов длинные концы взлетали в небо, пудовые ядра из кожаных пращей с шелестом проносились над стеной, гулко обрушивались за рвом, расплющивая людей и ломая телеги. Под каменным градом и дождем стрел ордынцы с отчаянным воем сталкивали в ров повозки с лошадьми, поверх бросали чапары, закидывали на спину щиты, бежали назад. Всадники приблизились, ожесточенно работая луками; на стене послышались стоны раненых,

Толпы осаждающих наконец отхлынули, оставив на краю рва тела побитых - словно кто-то разбросал грязные, кровавые потники. Корчились и кричали раненые, иные пытались уползти, их беспощадно добивали со стены.

- Готовься, пушкарь, - сказал Остей Вавиле, отрываясь от бойницы. - Настает твой час.

Не сотни - тысячи конных степняков валили со стороны Загорья и спущенных неглинских прудов, заполоняли все выгоревшее пространство Великого Посада, развертывались длинными лавами от Москворецкой до наугольной Неглинской башни, а за ними кипели новые водовороты людей и коней. В глазах пестрило от желтых, синих, зеленых, белых и красных значков, полумесяцев, стягов и конских хвостов, вздыбленных на тонких древках. Прямо перед воротами, за линиями конных тысяч, колыхалось над головами всадников желто-кровавое знамя, смысл которого ясен был каждому русскому воеводе: война без пощады и милосердия. На высоких шестах вздымались над войсками большие знамена темников. Одно, желто-зеленое, увенчанное серебряным полумесяцем, колыхалось над холмом за Неглинкой, где тоже накапливались тысячи спешенных степняков против западной стены Кремля.

Поднявшемуся на средний ярус Олексе главный воевода поручил стену от Москворецкой башни до Никольских ворот

- Я - к Томиле, на неглинскую сторону, - сказал он. - Там послабее стена, а врагов не меньше. Ну, пушкари, не осрамитесь.

- Будь спокоен, государь. - Сумрачное лицо Вавилы осветила короткая улыбка.

Народ в осажденном Кремле толпился вокруг колоколен, ловил каждое слово наблюдателей, взобравшихся на самые купола к неудовольствию ворон и галок. Конники по-прежнему стояли на площади, готовые мчаться туда, где потребуется их помощь.

Тохтамыш в ту ночь не сомкнул глаз, зато к рассвету все его тумены заняли положение для приступа, а на стругах перевезли громоздкие заготовки для осадных машин. Их еще надо было подтянуть к стенам крепости и собрать, но Тохтамыш надеялся, что машины ему не потребуются. Ночью принесли две стрелы, подобранные близ рва, где воины Шихомата оставили вечером желтые флажки, хорошо заметные издалека. Помеченные таинственным составом, секрет которого знали немногие арабские алхимики, эти стрелы светились ночью, подобно глазам каракала, найти их в темноте не составляло труда. Записки, вложенные в стрелы, оказались похожими. В Кремле не один лазутчик старался для хана. "Ищите обиженных, и вы найдете тех, кто станет нашими ушами, глазами и руками", - говорил Тохтамыш своим посланникам и доверенным купцам, ходившим в русские города. Они искали и находили. Один из старых доброхотов сообщал, что его люди учинили в крепости поголовное пьянство, к утру все будут мертвецки спать и город можно взять коротким приступом. Вторую стрелу прислал Некомат. Гульбище он приписывал своим стараниям и убеждал хана не медлить. Пьяные часовые к утру крепко уснут на стенах, и десятка два храбрецов, взобравшись наверх, перебьют стражу. Он будет ждать их всю ночь возле Фроловской башни.

Хан злобно усмехался, уверенный, что московская чернь сама дорвалась до винных погребов, чтобы утопить во хмелю страх. Но весть была отрадной, она сулила скорое возмездие за смерть сына. Его разведчики действительно слышали в крепости пьяные песни и крики, однако стены со всех сторон бдительно охранялись. Лазутчики переоценили силу вин и медов. Сам Тохтамыш на бескровную победу не рассчитывал. Следовало завалить рвы, потом - общий приступ, и похмельное мужичье побежит со стен. Чтобы не терять воинов, Адаш советовал послать на засыпку рвов пленных, Батарбек возразил ему: "Волчат не посылают кусать волчицу. Они бросят телеги и побегут к стене". - "Ты думаешь, им отворят ворота?" - "Не думаю. Им сбросят веревочные лестницы". - "Тогда наши всадники перестреляют их". - "Со стен тоже будут стрелять, некоторые могут уйти. Зачем посылать врагу лишние вести?" Батарбек лучше знал русов, и Тохтамыш согласился с ним.

Потеря многих воинов при засыпке рвов насторожила и обозлила хана. Но дело все-таки сделано. Рвы действительно не так глубоки; по чапарам, брошенным на затопленные телеги, одетые в броню воины донесут до стен длинные лестницы. И тогда ордынское войско хлынет в Кремль.

Тохтамыш знал, что большие крепости берет чаще всего не сила, а время, когда иссякают запасы, люди слабеют телом и духом, мучимые оторванностью от мира и чувством безнадежности. Но топтаться под стенами Орде нельзя. Мало того, что Димитрий, собрав войско, может ударить в спину. Чтобы кормиться и жить, Орда должна непрерывно двигаться. Многие десятки тысяч лошадей, как саранча, пожирают травы, засеянные поля, запасы зерна и сена. Через день-другой уже надо будет налаживать снабжение фуражом, а к этому Орда не приучена и не готова. Москву требовалось взять решительным штурмом.

Для приступа каждый ордынский тумен выделил три тысячи спешенных воинов и полторы тысячи конных - для прикрытия. Себе Тохтамыш взял главные ворота Москвы - Фроловские и прилегающую к ним стену. Справа, со стороны Неглинки, западную сторону Кремля будет штурмовать Кутлабуга. В августе на русских реках межень, Неглинка обмелела, но после спуска прудов устье ее оказалось топким, и тумен крымчаков сосредоточился на узкой полосе сожженного Занеглименья. Слева - тумен Батарбека, ему брать стену от угловой Москворецкой башни до Набатной. Впереди своих Тохтамыш поставил воинов Кази-бея, пообещав им всю добычу, какую они сами захватят.

Нукеры уже развернули ханскую ставку на площади, возле сгоревшей церкви, к серому рассветному небу взметнулись высокие шесты с сигнальными стягами, в готовности стояли верховые рассыльные. Хан, однако, не слезал с седла. Затерянный среди конных и пеших потоков, он всматривался в белые, с подпалинами, стены и нависающие башни над ними, похожие на лбы диких быков, готовых ринуться на пришельцев. За спиной хана, в походной палатке, спрятанное в долбленом гробу-саркофаге, лежало тело Акхози, и хан поклялся не покидать седла, пока первый его воин не ступит на московскую стену.

От Фроловской башни Олекса шел к Набатной. Он был в своем черном панцире и стальном шишаке с поднятым забралом, ноги спереди прикрыты стальными набедренниками и поножами, словно готовился к конному бою. Заглядывая в бойницы, громко говорил ополченцам:

- Главной силой попрут здесь, между башнями. Готовьтесь. Пушкарям запалить витни, всем! Эй, там, внизу, не спите?

- Оно б не мешало, Олекса Дмитрич.

- Глядите у меня, дьяволы похмельные! Замените-ка большие камни в машинах ядрами помельче да с перепою-то не сыпаните их нам на голову.