Фараон - Карин Эссекс

Клеопатра сомневалась, что хорошо знает собственную дочь. Девочка послушна, умна, ведет себя уважительно, но проникнуть в ее душу не удается. Клеопатре подумалось, что, быть может, Селена держит свои склонности в тайне до тех пор, пока не будет уверена в том, что может бросить вызов такой сильной и яркой личности, как Александр. Девочка обожает его и ведет себя так, как будто она его младшая сестра, а вовсе не двойняшка. «Ну что ж, — вздохнула про себя царица, — вовсе нет нужды в том, чтобы все четверо желали быть главными во всем».

Она привела детей в контору мастерской, производившей чернила и папирус, где они просмотрели отчеты за апрель. Клеопатра объяснила, что доход от продажи в другие земли продуктов этого производства так велик, что может поддерживать экономику страны даже тогда, когда все другие доходы идут на военные нужды.

— Мы поставили на это грядущее сражение все, — промолвила она. — Оно должно быть быстрым и решительным.

Ей не хотелось, чтобы дети знали о том, как яростно презирают их мать в другой части света, и о том, что ненависть римлян к Клеопатре отнюдь не умеряет их непомерного пристрастия ко всему египетскому. Египетские масла, ткани, благовония, ковры, украшения, еда — все это пользуется большим спросом в Риме и на подвластных Риму землях.

На фабрике по разделке рыбы Клеопатра просмотрела отчеты о доходах от продажи сомиков и изумилась.

— Я и понятия не имела, что люди могут так щедро платить за рыбу, — сказала она министру, надзиравшему за рыболовным промыслом.

Тот улыбнулся и поведал ей, что эта рыба поистине восхитительна — маленькая, но с нежным вкусом — и что он сегодня же прикажет послать во дворец три дюжины.

— Но прошу тебя, скушай их, пока они еще свежие!

В течение всего дня каждый лист отчетов, прочитанный Клеопатрой, все сильнее подчеркивал иронию ситуации: римские владения — великолепный рынок сбыта египетских товаров. Римские скульпторы требовали египетского алебастра; римские ювелиры жаждали египетских гранатов и аметистов, змеевика и бирюзы. Можно заработать целое состояние, изготавливая копии колец и ожерелий Клеопатры и продавая их женам тех самых людей, которые вели с ней войну. «Когда мы одержим победу над Октавианом, то снова получим доступ к торговле, благодаря которой стократно увеличим наше богатство», — подумалось царице.

Она обратилась к детям:

— Мой отец выискивал кое-какие пути торговли с восточными землями, однако не сумел заключить торговое соглашение с Римом. Даже огромная власть Антония не помогла нам разжать римскую хватку. Мне кажется, что нам удастся снова обрести торговое право на кое-какие товары, привезенные с востока. Мы должны превратить в доход пиратское разорение рынков Делоса.

Никто из четверых не мог понять, что она имеет в виду, но Клеопатра говорила очень быстро, в ее голове бурлили идеи. Словно сообщая секрет, Клеопатра прошептала:

— Мы все еще не можем должным образом развить производство шерсти, которую изготавливают на мельницах девушки-рабыни, но у меня есть план, как представить это добро на новые рынки. Женщины лучше справляются с такими делами, а товар просто превосходен. Это самые усердные работники, какие у нас только есть.

«Хотелось бы мне назначить новым министром сельского хозяйства ту работящую старую парфянку, хозяйку красильной лавки, — подумала царица. — Производство сразу удвоилось бы, и не было бы недостатка ни в чем».

Клеопатра понимала, что слишком перегружает детей новыми знаниями, но она должна была внушить им, в чем состоят их новые обязанности. Каждый день она твердила им, что недостаточно просто носить корону и присутствовать на пышных церемониях, собирать армии и вести войну. Важно быть уверенным, что государство получает хороший доход, а в казне наличествуют деньги. Ибо без доходов подданные не будут верны. Богатство — самый действенный политический рычаг в мире.

— Да, мама, мы понимаем, — отвечали они.

И ждали, когда же она разрешит им вернуться к их привычной детской жизни, подальше от ее наставлений.

— Можете идти — все, кроме Цезариона, — бросила наконец Клеопатра, и ей показалось, что тот вздрогнул.

Мальчик устало тер глаза, но он должен научиться не испытывать усталости. В его возрасте она постоянно находилась рядом с отцом. Цезарион уже вырос из детства, и теперь ему предстояло ознакомиться с обязанностями, которые лягут на него, когда он станет взрослым.

Клеопатра не знала, как сказать ему о том, что это время, быть может, наступит раньше, нежели он хочет.

— Все кончено, Клеопатра. Все попросту кончено.

Эрос, слуга Антония, стоял на коленях, согнувшись так, что лица его не было видно, и расшнуровывал тяжелые сапоги своего господина, подбитые бронзовыми гвоздями. Антоний шагнул вперед, оставив обувь, и поднял руки, словно танцор, в ожидании, пока Эрос снимет с него пояс с мечом. Клеопатра видела, что юный грек изо всех сил старается не заплакать. Антоний не был ни сердит, ни мрачен; он смотрел на Клеопатру, и в глазах его читалось безнадежное смирение.

— Ты скажешь мне наконец, что произошло?

Антоний вздохнул:

— Имеет ли это значение? Мы уже не однажды наблюдали эту последовательность событий. И увидим еще раз, если позволим этому случиться.

Клеопатра нетерпеливо ждала. Она не знала, что намерен сделать Антоний. Никогда прежде она не видела его таким, столь покорным тому, что он считал своим роком, столь свободным от эмоций. Он не был подавлен или устремлен к порочным развлечениям, как это произошло после Акция. Он словно бы превратился в мумию. Он лишился горячей крови, утратил свое неистовое сердце. Перед ней было тело Антония, плоть и кости Антония — но Клеопатра не находила прежней души мужчины и воина в этих лишенных выражения глазах.

— Развлеки меня, поведай мне все подробности, — потребовала она, пытаясь возродить утраченное взаимопонимание.

— Возьми эти грязные вещи и сожги, — обратился Антоний к Эросу, помогавшему ему облачиться в льняную накидку. — В них неизгладимо въелась вонь войны. Я больше не желаю обонять этот запах.

Эрос безмолвно собрал сапоги, пояс, тунику и плащ Антония, поклонился ему и вышел.

— Клеопатра, ты можешь прекратить гадать о том, что произошло? Разве тебе не сообщили, что я вошел в Великий порт без великого флота, с которым я отбывал отсюда? И можешь ли ты не понимать, что это означает?

Казалось, он очень устал — не от того, что случилось, а от нее, Клеопатры.

— Короткая стычка у побережья Кирены. Флот Галла получил подкрепление от кораблей, взявшихся невесть откуда. Когда мои военачальники увидели, что противник превосходит нас числом во много раз, они предпочли спасти свои шкуры и перебежали к нему. И это все.

Клеопатра не была готова к такому исходу… и все же она хотя бы отчасти ожидала чего-то подобного. Втайне ей следовало приготовиться к каким-то решительным действиям. Но царица не знала, что сказать. У нее не было никаких слов. У нее не было никаких планов.

Они сидели в креслах, погруженные в мертвенное молчание. Заходящее солнце озаряло комнату тусклым красным светом, бросая отсветы на их лица. Было тепло, но уже задувал вечерний бриз. Они застыли неподвижно, словно были лишь фигурами на картине — картине, изображающей богатство и семейную идиллию. Просто мужчина и его жена в комнате, где расставлены вазы с фруктами. В каждом углу — алебастровые статуи. Орел Птолемеев парит над пышными парчовыми покрывалами широкого ложа. И присутствие Солнечного Бога наполняет обширные покои божественным сиянием. «Быть может, — подумалось Клеопатре, — если не шевелиться, то можно будет навечно сохранить эту мечту о мире и роскоши».

Всем сердцем она желала просто сидеть рядом с этим мужчиной, держать его за руку и слушать, как за окном поют морские волны. Но вместо этого Клеопатра вновь попыталась казаться веселой и оживленной.

— Мне сказали, что армия гладиаторов собралась, чтобы поддержать тебя, и движется сюда.

Антоний улыбнулся, но улыбка его была пустой, как будто кто-то просто потянул за ниточки в уголках его губ.

— О, мои сведения вновь оказались более полными, нежели твои. Ты еще так многого не знаешь! Как такое вышло, Клеопатра? Ты что, заболела и лежала в постели, не получая совсем никаких сообщений?

Она не ответила, сожалея о том, что вообще открыла рот. Она не желала знать ничего из того, что он собирался сказать ей. Однако он продолжил:

— Ты помнишь нашего друга Квинта Дидия?

Дидий был римлянином, которого Антоний назначил на пост наместника Сирии, где тот изрядно разбогател. Клеопатра кивнула, хотя для этого ей пришлось приложить усилие. Ей не хотелось признаваться в том, что она знает Дидия, поскольку было ясно: сейчас на нее обрушится новый поток плохих новостей.