Возвращение принцессы - Марина Евгеньевна Мареева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это я, — подтвердил Костя. — Я тебе не приснился. Можешь меня потрогать.
— Я те потрогаю, — угрюмо бросил Дима.
Бред. Нина подошла к бывшему мужу, потом осторожно, с опаской заглянула в комнату.
За столом сидели мать и Ирка.
— Мамулечка! — завопила Ирка, вскочив. Кинулась к Нине, обняла ее. — Ма-амочка!
Что это с дочерью? Интонации плакальщиц на деревенских похоронах. Как будто здесь кто-то умер. И мать сидит, как на поминках: спина прямая, губы скорбно поджаты, в глазах — вселенская тоска.
— Что случилось? Ира, ты когда приехала? Здравствуй. — Нина поцеловала дочь в щеку. — Загорела… Где ж ты там загорела-то в декабре?
— Это искусственный загар, мамочка. — Дочь еще висела на Нининой шее, смотрела на мать с состраданием, почти соболезнующе. — Мама, — Ирка понизила голос, — остановись. Опомнись, мама. — Шелестящим шепотом: — Пожалей Диму, он страдает…
Нина сняла со своей шеи цепкие Иркины руки и повернулась к мужу. Она ни о чем его не спросила, просто взглянула на него молча. Перевела взгляд на Костю, который по-прежнему стоял в дверях. Ей действительно хотелось сейчас дотронуться до бывшего мужа. И до бывшего, и до теперешнего. До обоих. Проверить, не снятся ли они ей? Не сон ли это? И если это явь — то кто здесь спятил? Она? Они? Все вместе?
— А что мне еще оставалось? — Дима смотрел на нее с пьяным вызовом. — Вот, позвал твоих родственников…
— Так это семейный совет? — уточнила Нина, не зная, смеяться ей или плакать. Или вытолкать их всех взашей. — Ясно… Ты-то зачем пришел? — спросила она у Кости.
— Я? — удивился Костя. — А что, непонятно?
И он не спеша, вразвалочку двинулся к столу, уселся поудобнее, закинув ногу на ногу Налил себе коньяку. Бред! Костя пьет Димин коньяк, болтает ногой, носки прохудились, надо купить ему несколько пар, бедняге.
— Разве непонятно? — повторил Костя, бросая в рот ломтик лимона. — Я ликую. Я отомщен.
— Ты помолчи, тебя сюда как раз не звали, — процедил Дима, доковылял до стола и отобрал у Кости рюмку. — Приперся — сиди молчи… Поговорите с ней! — Дима взглянул на Нинину мать. — Скажите ей все. Вы же хотели.
Нина стояла посреди комнаты и смотрела на Диму. Он был пьян, он был жалок, он просил защиты у ее матери, которую боялся и не любил, и знал, что она отвечает ему тем же. И все же он просил ее о помощи, желая, чтобы она образумила заблудшую дочь… Бред! Смеяться или плакать?!
— Как ты изменилась, — медленно произнесла мать, разглядывая Нину. — Ты именно теперь изменилась. Я боялась: выйдешь замуж за нового русского — сама такая же станешь. Нет, обошлось. А теперь — другая.
— Какая, мама?
— Мамулечка, сядь, — попросила Ирка со слезой в голосе.
— Какая? Ну какая?
— Не знаю. — Мать продолжала разглядывать Нину с явным неодобрением. — Уж больно уверенная. Море по колено. Такая… железная.
— Оловянная, — поправила Нина.
Все четверо непонимающе переглянулись. Где им понять? Это Нинин шифр, тайный.
Дима налил себе коньяку в рюмку, которую отнял у Кости, собрался было выпить — опомнился, поставил на стол. Сумасшедший дом. Все спятили.
— Что мне делать, а? — Дима уставился на Нинину мать с пьяным отчаянием, прося у нее защиты. Перевел взгляд на притихшую Ирку. — Ну, что мне с ней делать? Родственники! Я вас спрашиваю! Я ей развода не дам. Я тебе развода не дам, не дождешься! — выкрикнул он, глядя на Нину. — Ну, что мне делать-то? У меня вот здесь, — он ударил себя кулаком в грудь, — все время болит, ноет. Как мне быть-то, а?
— Могу тебя научить, — предложил Костя. — Кое-какой опыт имеется. Дам пару советов. Как брошенный муж брошенному мужу. — И Костя потянулся к своей рюмке.
— Молчи, ты! — взревел оскорбленный Дима, сбив ребром ладони рюмку на пол.
Это уже было. Когда это было? Нина тупо смотрела на темное пятно, расплывающееся на скатерти. Пятно на скатерти, осколки на полу, взбешенный Дима… Когда это было?
Давно. В другой жизни.
— Успокойтесь! — приказала мать, и Дима притих.
Надо же, он ее слушался! Бред. Нина все еще стояла посреди комнаты, как партизан на допросе. Смеяться или плакать? Смеяться. Конечно, смеяться.
— Мамочку можно понять, — осторожно вставила Ирка.
— Понять?! — с угрозой переспросил Дима.
— Она недогуляла в юности. И в зрелые годы. Папочка меня простит, он человек широких взглядов. Правда, папочка?
— Ира, ты переходишь границы, — возмутилась бабушка.
— Просто у них разные темпераменты…
— А я? — крикнул Дима. — При чем тут этот? Она от него год как ушла!
Нина засмеялась — негромко, истерически, закрыв лицо руками.
— Нина, образумься! — Мать повысила голос. — Ты не девочка, тебе сорок лет. Нина, разрушить всегда проще, чем создать. Чем спасти отношения. Сейчас, наоборот, все семьи объединяются. Ты знаешь статистику? Ты знаешь, сколько разведенных пар заново соединилось?
— Вот! — Дима торжествующе ударил кулаком по столу. — Слушай мать! Слушай!
— Хоть какая-то польза от кризиса, — продолжала Александра Федоровна с гневным воодушевлением. — Потому что беда людей сплачивает. Она подталкивает их друг к другу. И они возвращаются друг к другу.
— Слушай мать, — повторил Дима, наливая себе коньяк в чистую рюмку.
— Слушай мать, Нина, — подытожил Костя. — И возвращайся ко мне.
Она снова заперлась в Вовкиной комнате.
Так и будем теперь жить, каждый за своей дверью. Как предусмотрительно Дима понаставил эти замки-запоры!
Нина сидела на кровати, поджав под себя ноги, стиснув в ладони трубку мобильного. Если позвонит этот гад Михалыч — она ответит первой, раньше Димы. Упредит удар.
К ее старым страхам прибавился новый. Страх, что Михалыч и его хозяева доберутся до Димы. Этого нельзя допустить, Дима и так невменяем.
Стрелки часов сошлись на двенадцати.
Полночь. Завтра — Новый год.
Завтра? Завтра, завтра. Никогда мы еще не встречали его так весело.
Дима, что же нам делать?
Петр, как же нам быть?
В лесу раздавался топор дровосека.
Разрубить нельзя. Развязать?..
Запищал мобильный. Нина вздрогнула. Это Михалыч. Значит, не зря она бодрствует. Сейчас она ему…
— Нина, разбудил?
— Лева? Левка! — крикнула Нина в трубку. — Господи, неужели ты? Откуда? Я до тебя два месяца не могла дозвониться. Потом уж и не пыталась больше…
Лева! Другая жизнь. Даже странно, что Нина сразу узнала его голос.
— Нина, солнышко мое, меня — нет, — звучал в трубке быстрый, деловитый, чем-то заметно встревоженный, родной, полузабытый голос. — Меня, Нина, нет…
— В Москве? — перебила она.
— В природе. Скачу по глобусу, спасаю свой бизнес. Нина, я знаю: у тебя — ад. Догадываюсь. Прости, ничего не могу,
