Дом толкователя - Илья Виницкий

47

Очевидно, «дворцовый» подтекст этого стихотворения был ясен для арзамасских друзей поэта. Так, Вяземский в письме к А. И. Тургеневу от 22 ноября 1821 года возмущался републикацией «Летнего вечера» в «Сыне отечества» без необходимого разъяснения, что стихотворение Жуковского было рассчитано не на «простолюдинов» (как оригинал), а «на немногих» и «что такое эти „Немногие“!». Здесь же Вяземский говорит, что большому поэту можно позволить, «если охота есть, соваться в сплетни семейныя солнца с месяцем» (OA: II. 226).

48

В кругу Марии Феодоровны созданная Жуковским аллегория «благотворящее солнышко — императрица Мария» стала канонической. Ср. в известном «Васильке» И. А. Крылова, написанном государыне в знак благодарности за ее заботу о больном баснописце: «О вы, кому в удел судьбою дан // Высокий сан! // Вы с солнца моего пример себе берите! // Смотрите: // Куда лишь луч его достанет, там оно // Былинке ль, кедру ли — благотворит равно, // И радость по себе и счастье оставляет; // Зато и вид его горит во всех сердцах, — // Как чистый луч в восточных хрусталях, // И все его благословляет» (цит. по: Семевский: 202). Вообще мотив всенародной благодарности императрице Марии является центральным в посвященных ей произведениях Жуковского (вплоть до стихотворений на смерть государыни в 1828 году).

49

Заметим, что в дружеском кругу поэта часто звали «жуком» или «жучком» (ср. остроумную гипотезу Андрея Немзера о «Жуковском подтексте» известного пушкинского стиха «жук жужжал» из второй главы «Евгения Онегина» — Немзер 2000.

50

Интересно, что именно этот стих «переадресовал» Жуковскому Н. М. Карамзин, посмеивавшийся над куртуазным воодушевлением поэта: «…летний двор приводит его в рассеяние, не весьма для муз благоприятное <…> Он еще молод: авось и встанет и возрастет!» (Цит. по: II, 532).

51

Кульминацией «цветочной темы» являются стихотворения поэта 1821 года, посвященные явлению Лаллы Рук (Александры Феодоровны) на берлинском «празднике цветов» (1821). Образ венца из белых роз (геральдический знак Александры Феодоровны) на долгие годы становится одним из самых важных символов поэта (см.: Виницкий 1998: 41–54).

52

В известном смысле русская гекзаметрическая идиллия Гнедича «Рыбаки», опубликованная в 1822 году, также отвечала взглядам Марии Феодоровны (ср. образ вельможи — покровителя муз в идиллии).

53

Таким образом, шуточный дифирамб юного Пушкина Жуковскому-Тиртею, славившему в стенах «Арзамаса» «кисель и Александра», получает лукавое каламбурное звучание: придворный поэт действительно славил в своих стихотворениях, прочитанных в «Арзамасе» («Овсяный кисель» и «Певец в Кремле»), августейших мать и сына.

54

Шиллер видел в поэзии силу, восстанавливающую утраченное единство человеческой личности и таким образом спасающую ум от преждевременной старости. В своем «конспекте» статьи «О стихотворениях Бюргера» Жуковский выделил следующую фразу: «Она [т. е. поэзия. — И.В.] могла бы явиться юношески цветущей Гебой, прислуживающей в чертоге Юпитера бессмертным богам» (Янушкевич 1984: 177).

55

Идиллия, как известно, была подвергнута резкой критике «архаистом» А. Ф. Мерзляковым (бывшим собратом Жуковского по «тургеневскому кружку») в речи, прочитанной в Московском обществе любителей российской словесности в 1818 году (см.: Дмитриев М. А. Мелочи из запаса моей памяти. М., 1869. С. 168–169).

56

Ср. в первой части «Идей к философии истории человечества» Гердера: «И жизнь нашу можно сравнить с жизнью растения: мы прорастаем, растем, цветем, отцветаем, умираем… Во всем человек следует высшим законам и, подобно растению, ничего не знает о них… Пока человек растет, пока соки кипят в нем, мир кажется ему радостным, широким! Он протягивает ветви свои во все стороны, думает, что дорастет до неба… Но вот природа достигла своих целей — и постепенно оставляет человека…» (Гердер: 40; пер. А. В. Михайлова).

57

Интересно, что в одной из своих записей, сделанных по ходу чтения трактата Гердера «О происхождении языка» («Preisschrift über den Urspmng der Sprache», 1770), Жуковский подхватывает органическую метафору Гердера: «Замечать за детьми — нам способ знать, как составился первый язык. <…> Сравнить с растением. Первый человек и язык вместе» (Реморова: 139).

58

Под «пробуждением» подразумевалось прежде всего обращение «к новой, возвышенной, внутренней религиозности» (Пыпин: 133).

59

Сопоставление сюжета баллады Жуковского с сюжетом этого «романа с привидениями» см. в: Загарин: 78–112, XLVI–LXII.

60

Следует заметить, что эта баллада имела для Шевырева особое значение. В свое время он написал на основе дилогии Жуковского часть либретто для оперы А. Н. Верстовского «Вадим, или Пробуждение Двенадцати спящих дев» (впервые поставлена в Большом театре в ноябре 1832 года). Опера завершалась хором пробужденных дев, поющих хвалу «обетованному жениху» (Доброхотов: 38).

61

Не было этого таинственного финала и в первоначальном плане баллады, составленном в конце 1814 года, согласно которому Вадим соединяется с «любезной и идет в дом родительский» (см.: Веселовский: 486).

62

В России движение «пробужденных» нашло большое число сторонников в первые два десятилетия XIX века (деятельность министерства кн. А Н. Голицына, Библейского общества. «Сионский вестник»).

63

Проповедь Лабзина, по определению Г. Флоровского, была проповедью «„пробуждения“ или „обращения“ прежде всего» (Флоровский: 137).

64

Стихотворение представляет собой ответ на воейковское «Послание к Жуковскому из Сарепты 1813 г.», напечатанное в «Вестнике Европы» в марте 1813 года. В своем послании Жуковский пересказывает план задуманной им «богатырской» поэмы («Владимир»), герой которой оказывается перед слитыми из огня чертогами и видит, как «двенадцать дев к нему идут и песнь приветствия поют». О начале работы над второй частью «Двенадцати спящих дев» Жуковский сообщал в письме к А. И. Тургеневу от 1 декабря 1814 года.