100 великих зарубежных фильмов - Игорь Мусский

Режиссёр «Ночного портье» Лилиана Кавани была молода. Война прошла мимо неё — вместе с семьёй, она благополучно прожила эти годы в Северной Италии. Кавани поступила в университет на специальность «античная филология», и война для неё ещё более отошла в прошлое.

В 1965 году Лилиана Кавани снимала на телевидении фильм «Женщины в движении Сопротивления». Она взяла интервью у двух бывших партизанок, переживших концлагерь. Одна из женщин, родом из Кунео, провела три года в Дахау. Другая, из Милана, прошла Освенцим. Эти интервью дали Кавани богатую пищу для размышлений. Потом ею был снят фильм «Истории Третьего рейха», первая в Италии четырёхчасовая смонтированная хроника.

Сценарий «Ночного портье» Лилиана Кавани отправила Дирку Богарду, которому предназначалась роль ночного портье Макса. Но ответа она не получила.

Спустя какое-то время Дирк Богард посмотрел по телевидению итальянский фильм с французскими титрами. Он мог разобрать лишь то, что картина посвящена Галилею. Но в одном уверился сразу: рассказчик этой истории — большой мастер, и стал с нетерпением ожидать конца, чтобы узнать его имя. Последняя строчка сообщила: Лилиана Кавани.

Богард вспомнил, что когда-то ему прислали сценарий, подписанный этим именем. Да, вот он — толще Библии, неряшливо отпечатанный, плохо переведённый на американо-английский, помятый. Обведённые золотом буквы выцвели, но прочесть вполне можно: «Ночной портье» Лилианы Кавани.

«Я перечёл сценарий в тот же вечер, — пишет в своей книге Богард. — Первая треть была великолепна, середина представляла собой какую-то невообразимую мешанину, конец — заурядную мелодраму. Но где-то в сердцевине этой кучи испещрённых словами страниц таилась, как орешек в шоколаде, трогательная и совершенно необычная история. И мне она понравилась».

Дирк Богард позвонил в Рим продюсеру Бобу Эдвардсу и сказал ему, что если Кавани согласится сократить диалоги, уменьшить число персонажей и свести повествование к одной сюжетной линии — истории двоих, он будет играть в «Ночном портье».

На роль Люции была приглашена Шарлотта Рэмплинг. Богард познакомился с ней на съёмках «Гибели богов», её работа произвела на Дирка сильнейшее впечатление, а Висконти заметил, что если бы актриса пожелала, она стала бы первоклассной «звездой».

Богард позвонил Шарлотте в Лондон. Актриса была потрясена историей взаимоотношений бывшей заключённой со своим истязателем. Да, она согласна сыграть роль Люции. Правда, у неё грудной ребёнок, но с ним проблем не будет.

Съёмки «Ночного портье» начались в Риме январским днём 1974 года в Риме. Как и все натуральные площадки, бывший туберкулёзный санаторий на виа Гусколона был выбран Кавани абсолютно точно: он таил в себе атмосферу лагеря смерти, пропитанную ощущением тоски, болезни и отчаяния.

«Мы начали снимать со сцен в концлагере, — рассказывает Шарлотта Рэмплинг. — Я всё время была обнажена, в парике. Не знаю, как я это выдержала. Думаю, в какой-то момент я стала работать на автопилоте. Иначе было просто невозможно».

Дирк Богард облачился в чёрный мундир эсэсовца. Позднее он делился своими впечатлениями: «Прохаживаясь или, точнее будет сказать, шествуя между пустых бараков, вдоль тёмных коридоров, мимо мёртвого кустарника запущенного сада, в котором располагался санаторий, в своём прекрасно сшитом чёрном с серебром мундире, в высокой фуражке с эмблемой — мёртвой головой, — постукивая по голенищу плёткой с серебряной ручкой, я чувствовал себя вовсе не актёром, играющим роль. Я был этим человеком. Внушающим страх, обладающим властью, отдающим приказы. Его внутренние борения стали содержанием моей собственной души; и мне гораздо легче было перевоплотиться в него, чем стать беднягой Ашенбахом, хотя сама роль оказалась ничуть не менее изнурительной и опустошающей душевные силы».

Форма производила особый эффект на обитателей «лагеря», которых за умеренную плату играли члены актёрского профсоюза, отобранные по принципу худобы, дряблости, возраста и впечатления угасания. Когда Богард проходил мимо, они спешили куда-нибудь скрыться. Эсэсовская форма как нельзя лучше справлялась с ролью, которая ей отводилась: внушать ужас.

Кавани часто спрашивали во время съёмок, будет ли это политический фильм. Она отвечала:

«Нет, „Ночной портье“ не является политическим фильмом в привычном смысле. Я не касаюсь в нём ни известных исторических лиц, ни подлинных исторических событий. Я говорю об условиях существования, о нацизме.

Богард и Рэмплинг выполнили то, что я задумала. Это актёры, психофизическая сущность которых менее всего годится для политического фильма. Но это трагические герои, как и все типические герои, выразители той или иной идеи. В фильме эта идея — внутри человека. Это глубокая болезнь, и её симптомы обнаруживаются только у человека из подполья».

Спустя две недели, проведённых на натурных съёмках в бывшем санатории, творческая группа Кавани на время перебралась на студию «Чинечитта», а потом опять вернулась в мир суровый и жестокий.

На сей раз предстояло снимать в пустом доме, предназначенном на слом. В нём действовал только один туалет, горячей воды не было. Стужа стояла арктическая, сырость проникала всюду. В качестве гримёрной Богарду предоставили огромную пустую комнату, в которой стены из-за протекающей трубы были поражены грибком. Обставлена она была с предельной скудостью — стул, стол и электрокамин. Шарлотта Рэмплинг с грудным ребёнком расположилась в комнате по соседству. Корзинка с малышкой стояла на полу.

«Но несмотря ни на что мы были счастливы, — вспоминал Богард. — Все без исключения. Какое бы гнетущее впечатление ни производил сам материал „Ночного портье“, работа над ним сопровождалась атмосферой радужных надежд и сокровенного волнения. Нечто волшебное и необычное рождалось на наших глазах, и мы были сопричастны этому чуду. Это чувство способно вознаградить за все тяготы, а его уникальность не позволяет возгордиться. Слишком оно нечасто возникает».

Последняя часть фильма снималась прямо на улицах Вены.

Наконец с готовой копией фильма Боб Эдвардс вылетел в Калифорнию, где он надеялся договориться о прокате фильма. Но руководство крупных компаний ему отказало, назвав «Ночной портье» антиеврейским фильмом и даже… мягкой порнушкой.

«Да что там антиеврейского? — возмущался Богард. — У нас нет ни одного кадра, в котором бы упоминались или появлялись евреи. Это антифашистский фильм и больше антиникакой».

К счастью, фильм понравился французам, а главное, они разобрались не только в любовной интриге, но и в замысле. Французы, как и итальянцы, пережили сложный и унизительный период оккупации, им хорошо было известно, какие необычные отношения могут возникнуть между жертвой и палачом.

Англичанин Александр Уокер, побывав на закрытом просмотре, прислал двухстраничную разгромную рецензию, обвинив автора «Ночного портье» в дурновкусии. Зато Дилис Пауэлл хвалила и фильм, и актёров. Маргарет Хинсман сравнивала Шарлотту Рэмплинг с Гретой Гарбо, а Феликс Бейкер провозгласил картину «классической, какую редко увидишь».

Рецензии английских критиков вызвали неожиданный резонанс. Американцы затребовали «Ночного портье» на повторный просмотр. Французы поспешили с выпуском фильма на экран, и его премьера состоялась, несмотря на то что именно в тот день скончался президент Жорж Помпиду.

Однако в разгар парижского триумфа цензура запретила фильм для показа в Италии. Кавани бросилась в бой и победила, вызвав грандиозный скандал в прессе, который сделал картине хорошую рекламу; кстати подоспела и поддержка женщин-феминисток. «Ночной портье» получил право премьеры сразу во всех крупных итальянских городах и снискал единодушный успеху критики и публики.

«Ночной портье» был продан за океан Джо Левину, который набил руку на проталкивании «трудных» картин. Американская пресса развязала против фильма ожесточённую кампанию. Но публика волной хлынула в кинотеатры. И всё-таки, что же в фильме вызывало такие споры? Кавани говорила парижскому журналисту: «Все мы жертвы или палачи и выбираем эти роли по собственному желанию. Только маркиз де Сад и Достоевский хорошо это поняли». Развивая эту мысль, Кавани позже заявила на пресс-конференции, что, наверное, жертв фашизма было бы меньше, если б сами жертвы не испытывали некого влечения и не извлекали бы определённой сладости из собственных мучений.

В то же время критик Клер Клузо пишет, что невозможно дать рациональное объяснение страсти Макса и Люции. Реализм и психология здесь должны быть исключены, поскольку речь идёт о подсознании. Фильм, по мнению критика, может быть понят лишь с того момента, когда мы допустим, что перед нами «два чудовища, порождённые подсознательными влечениями».