Солдаты вышли из окопов… - Кирилл Левин

И весь зал загремел выкриками:

— Продлить время!

— Продлить! Продлить!

Рышка весь трепетал. Этот человек говорил так просто и ясно и как раз то, что ему хотелось слышать, — он все, все понимал!

— Кто он, кто? — спросил Рышка у Балагина, не отрывая глаз от оратора.

— Ленин это… Владимир Ильич!

Когда окончилось заседание, Рышка пробрался к Ленину. Заметив маленькую, коренастую фигуру солдата, Ленин живо к нему повернулся:

— Здравствуйте, товарищ. Вы с фронта?

— Точно так, с фронта… Простите за беспокойство. Вы вот про мир говорили и про бедное крестьянство. Так вот мы это бедное крестьянство и есть… Фамилия — Рышков, Зарайского уезда, Рязанской губернии.

— Очень, очень рад с вами познакомиться, товарищ Рышков. — Ленин пожал Рышке руку.

Рышка сразу осмелел.

— Позвольте узнать у вас, товарищ Ленин, земля без выкупа к нам должна отойти или как?

— Без всякого выкупа!

— Так, так… — У Рышки лучились глаза. — А помещиков куда денете?

— Это вы их денете, товарищ Рышков, куда полагается, — весело ответил Ленин. — Когда власть будет у вас, у народа, вы не станете спрашивать помещиков об их согласии отдать вам землю — ясно, что они добровольно на это не согласятся. Вы силой возьмете землю. Земля должна принадлежать тому, кто ее обрабатывает. Правильно это, как вы думаете?

— А как же иначе? Правильно! — Рышка порывисто схватил Ленина за руку. — Мы ее, землю эту, потом своим вспоили, нам ею и владеть. Только плохо то дело получится: помещики ведь возревнуют, зубами в нас вцепятся.

— А вы их не бойтесь, товарищ Рышков. Все государство, всю власть нам нужно забрать в свои руки, в руки народа, горою стоять за нее, и тогда никто не будет нам страшен. А скажите-ка, товарищ Рышков, — Ленин доверительно коснулся рукой плеча Рышки, — не слыхали, что у вас делается в Рязанской губернии? Берут уже крестьяне помещичью землю?

У Рышки дрогнули губы.

— А разве можно… — запинаясь, спросил он, — землю эту… разве можно брать… нам?

— Обязательно надо брать! — живо ответил Ленин. — Брать и обрабатывать. Нечего вам с помещиками церемониться!

Рышка схватил руку Ленина, сжал ее.

— Спасибо вам за простоту вашу, товарищ Ленин, за правду спасибо!.. Свою власть мы, ясное дело, не выдадим, стоять за нее будем, не на живот, а на смерть!

К Ленину подошли двое рабочих, что-то ему сказали.

— Что же, хорошо! Едемте сейчас же! — ответил Ленин. — Откладывать нельзя!

Они направились к выходу. Рышка, словно привязанный, шел за ними и услышал, что они едут на Обуховский завод, где Ильич будет выступать перед рабочими. Рышка, поборов робость, бочком подошел к Ленину, но горло у него перехватило, и он только смотрел на Ильича.

— А, это вы, товарищ Рышков? — приветливо спросил Ленин, увидев идущего по пятам Рышку. — Я вот еще что хотел вам сказать. Обязательно побывайте у себя в Рязанской губернии, убедите ваших земляков скорее брать помещичьи земли. Там ведь немало ваших фронтовиков, так пускай объединяются деревнями, волостями да вместе и выступают. Винтовок только не бросайте, надо быть на всякий случай вооруженными, сильными, нам надо победить!

Рышка смотрел вслед удалявшемуся Ленину и чуть слышно в нарастающем волнении повторял:

— Надо победить… надо победить!.. И землю брать…

Наступило лето семнадцатого года. Главнокомандующие фронтами доносили о растущем разложении армии. От Балтийского моря до Карпат еще сидели в окопах миллионы русских солдат, однако фронт напоминал гигантское дерево, крепкое с виду, но готовое рухнуть от первого же толчка. Таким толчком и послужило наступление восемнадцатого июня.

Васильев боялся этого наступления и в то же время страстно желал его. Он объезжал полки дивизии, беседовал с солдатами, нарочно выбирая самые неспокойные части, открыто заявлявшие, что воевать не будут. Солдаты слушали его, но когда он начинал говорить о необходимости наступления, одобренного не только Временным правительством, но и Советом рабочих и солдатских депутатов, лица солдат становились строгими. Раздавались выкрики:

— Раз Совет решил, пускай сам и наступает, а мы не будем!

— Что это за Совет такой, если он супротив солдат! Другой надо выбирать!

Правда, некоторые части фронта, как было известно Васильеву, будто бы согласились наступать, но, судя по настроению солдат, трудно было поверить, что они сумеют успешно провести операцию. И тогда Васильев вспоминал свой разговор с Мазуриным. Да, старая армия умерла!.. Он старался отыскать хоть крупицу воинского духа у солдат, которые еще в прошлом году так хорошо дрались под его начальством, но напрасно: это уже другие люди, другие войска…

И еще одним большим разочарованием для Васильева была поездка Керенского на фронт, перед самым наступлением. Ходила легенда о волшебной силе его речей, о популярности среди солдат. Но Васильеву с первого же взгляда не понравился этот истеричный, позирующий человек.

Они вместе ехали в Моршанский полк, туда, где солдаты прогнали командира и самовольно ушли с позиций. Керенский в полувоенном костюме — английском френче и галифе, в коричневых крагах на тонких ногах и замшевых светлых перчатках — откинулся на спинку сиденья. Васильев наблюдал: нездоровое, точно вылепленное из глины лицо, бесхарактерный подбородок и серо-голубые, водянистого оттенка глаза. Он каждый раз менял положение, дергался всем телом и выкрикивал:

— Я им покажу!.. Нет, генерал, чернь остается чернью… Если нагайка, если пуля — так слушаются, а если убеждение, свободное, сильное слово — начинают митинговать, отказываться от выполнения своего долга! Нет, я заставлю их понять, а не поймут, пусть пеняют на себя…

Приехали в полк. Керенский, заложив руку за борт френча и ни на кого не глядя, направился к помосту, с которого должен был держать речь.

И когда он заговорил, вздевая руки, ударяя себя в грудь, угрожая и вместе с тем не обнаруживая внутренней силы, которая одна только и способна зажечь сердца людей, Васильев подумал, что эти ораторские приемы и вся манера Керенского держать себя способны лишь раздражать озлобленных, измученных людей.

Так оно и получилось.

— Неужели солдаты подчинятся приказу? — яростно спрашивал Карцев у Мазурина. — Неужели заставят наступать?

— Возможно. Но если им удастся бросить армию в наступление, то ненадолго: солдаты пойдут против них.

Они лежали на теплой земле. По синему небу медленно плыли облака, похожие на лениво движущиеся барки, а другие — маленькие и мохнатые — сбились в кучку, как стадо белых овец на лугу. Над травой, чуть покачиваясь головками, пестрели цветы.

— Мы сейчас не можем помешать наступлению, — говорил Мазурин, — но запомни, Карцев: многим после него не поздоровится.

Высоко пролетели косяком утки, направляясь к болоту, лежавшему за лесом. Карцев глазами проводил их.

— Боже мой, боже мой, — вздохнул он. — Как же хочется поскорее уйти отсюда.

…И в те дни, когда петроградские рабочие и солдаты многотысячными колоннами выходили на демонстрации против войны и Временного правительства, их товарищей на фронте погнали в наступление.

Восьмую армию вел Корнилов — ограниченный, чрезвычайно самолюбивый генерал. Он рванулся вперед со своей армией, добился некоторых успехов, но не мог закрепить их, и через несколько дней восьмая армия начала беспорядочно отступать, как и другие войска Юго-Западного фронта, обманом и угрозами вовлеченные в наступление.

Солдатам говорили, что другие части расстреляют их, если они останутся позади. Были организованы специальные пулеметные команды для стрельбы по тем полкам, которые не выполнят приказа, меньшевистские и эсеровские агитаторы надрывались, крича о родине, о разделе земли между крестьянами после победы, и ошеломленные солдаты в последний раз поддались на эту удочку.

За окопами, занимаемыми полком, стояли наготове «кольты». Рано утром приехал представитель армейского комитета — худой, усатый, с узким лицом (его знали как меньшевика), скороговоркой прочел постановление Всероссийского Совета о наступлении, потом хотел скрыться, но не успел, его задержали. Рышка, только что вернувшийся из Петрограда и много раз рассказывавший друзьям о своем разговоре с Лениным, как коршун налетел на усатого, а тот отступал, тревожно озираясь — не нападут ли еще сзади?

— Не верьте ему! — кричал Рышка. — Мы теперь таким цену знаем! Хотят нас, как коней, обротать да на шее у нас ездить! Ты, июда, за кого стоишь? А еще солдатскую одежу носишь…

— Снять ее с него! — посоветовал Защима.

Но усатый уже скрылся.

Рышка нахохлился, словно промокший петушок, отчаянно посмотрел на Карцева. Голицын хрипло шепнул: