Производство пространства - Анри Лефевр

Однако качественное не поглощается количественным, как использование не поглощается обменом. Качественные параметры проявляются пространственно. Как правило, люди в какой-то момент покидают пространство потребления, совпадающее с историческими местами накопления капитала, с пространством производства и с произведенным пространством, с пространством рынка, пронизанным товарными потоками и контролируемым государством, – то есть с пространством чисто количественным. Они переходят к потреблению пространства (непроизводительному потреблению). В каких случаях это происходит? В случае отъезда в отпуск, который из случайного, несущественного момента со временем стал необходимостью. В отпуске «людям» требуется пространство качественное. Качества его называются солнцем, снегом, морем. Не важно, естественные они или искусственные. Люди уже не довольствуются зрелищем или знаками; им нужна материальность, природность как таковая, в ее вновь обретенной (иллюзорно или реально) непосредственности. Древние названия, вечные, как бы естественные качества. До некоторой степени качество пространства и его использование берут верх. С эмпирической точки зрения это означает, что неокапитализм и неоимпериализм делят подчиненное им пространство на регионы, эксплуатируемые ради производства (потребительских благ) и посредством производства, и регионы, эксплуатируемые ради и посредством потребления пространства. Туризм и досуг превращаются в крупнейший сектор инвестиций и рентабельности – в дополнение к строительству, торговле недвижимостью, общей урбанизации (и, конечно, к интеграции в капитализм сельского хозяйства, производства продуктов питания и т. д.). Если побережье Средиземного моря становится пространством досуга для индустриальной Европы, то тем самым туда проникает индустрия; ностальгия по раскинувшимся на солнце городам-курортам преследует городских жителей промышленно развитых регионов. Противоречия усугубляются: горожане вновь хотят обрести определенное «качество пространства».

В отведенных под досуг регионах тело отчасти вновь получает права пользования, наполовину фиктивные, наполовину реальные; права эти не выходят за рамки иллюзорной «культуры тела», имитации природной жизни. Однако восстановление прав тела, пусть даже неполное, влечет восстановление в правах желания и удовольствия. Потребление удовлетворяет потребности; досуг и желание – пусть даже искусственно объединенные в пространстве репрезентации (местах, где приостанавливается повседневная жизнь, уступая место жизни иной, богатой, простой, естественной) – смыкаются; как следствие, потребности вступают в противоречие с желаниями. Предопределенным потребностям соответствуют определенные предметы. Желанию отвечает не предмет, но пространство, где оно могло бы получить выход: пляж, праздничная площадь, место мечты.

Тем самым диалектические отношения (противоречие в единстве) потребности и желания перерастают в новые противоречия; прежде всего, это противоречие «освобождение – подавление». Даже если опорой и носителем данных процессов в самом деле служит только средний класс и именно средний класс задает модели потребления так называемым низшим классам, то и в этом случае внутренние противоречия мимесиса могут играть стимулирующую роль. В искусстве и среди самих художников разгорается ожесточенная борьба, чей основополагающий характер не осознается ее участниками (это классовая борьба!), – а именно борьба между телом и не-телом, знаками тела и знаками бестелесности.

Ментальное пространство – пространство редукций, давления и подавления, манипуляции и утилизации, – орудие уничтожения природы и тела, не способно поглотить целиком своего ближайшего противника. Более того, оно пробуждает, воскрешает его. Процесс этот гораздо глубже противоречий между эстетизмом и рационализмом, о которых так любят говорить.

VI. 2

Предыдущее противоречие, «количество – качество», определяется не (бинарной) оппозицией, но трехчленным процессом: переходом от пространства потребления к потреблению пространства через досуг и пространство досуга; или, иначе говоря, от повседневности к не-повседневности через праздник (разыгранный или нет, имитационный или «подлинный»), от труда к не-труду через приостановку и постановку под вопрос (наполовину фиктивную, наполовину реальную) тяжелой работы.

Другая (бинарная) оппозиция представляется в высшей степени релевантной, притом что она парализует описанный процесс; оппозиция «производство – потребление», превращенная идеологией в структуру, не способна заслонить диалектический конфликт, на который указывает выражение «производительное потребление». Процесс в таком понимании движется от потребления в расхожем смысле, требующего воспроизводства вещей, к пространству производства, пронизанному, а значит, используемому и потребляемому товарными потоками. А от него – к пространству воспроизводства, контролируемому государственной властью и обеспеченному воспроизводимостью вещей в пространстве и самого пространства, которое дробится в этих целях. При неокапитализме, или организационном капитализме, институциональное пространство строится на повторяемости, воспроизводимости, скрытой за симулякрами творчества. Однако это бюрократическое пространство вступает в конфликт со своими собственными предпосылками и результатами. Захваченное, контролируемое и нацеленное на воспроизводимость пространство со всех сторон окружено невоспроизводимым: природой, ландшафтом, локальными, региональными, национальными и даже всемирными особенностями.

VI. 3

В чем заключается главное противоречие? Это противоречие между способностью осмыслять и изменять пространство в глобальном (всемирном) масштабе и его фрагментацией с помощью множества (также фрагментарных) процедур и приемов. На самом общем уровне действуют математические приемы: логика и стратегия; благодаря им складывается представление о прикладном, инструментальном пространстве, гомогенном – или, вернее, гомогенизирующем. Такое пространство-фетиш, возведенное эпистемологией в статус ментального пространства, предполагает и содержит идеологию: примат абстрактной целостности. Тем не менее фрагментация также оказывается «эффективной». Ей способствуют как административные границы, так и специализация науки и техники, но в еще большей степени – розничная продажа земли.

В реальности этого противоречия легко убедиться, если вспомнить, с одной стороны, фрагментарное, распыленное пространство, продаваемое оптом и в розницу, а с другой – информационные технологии, господствующие над пространством: один компьютер (подсоединенный при необходимости к устройствам для воспроизводства изображений и документов) может собрать и обработать в определенном, почти точечном месте бесконечный массив информации о том или ином физическом или социальном пространстве.

Представляя себе оппозицию «гомогенное – дробное» как бинарную связь (контраст, противостояние), мы тем самым искажаем ее. Следует всячески подчеркивать как неразрывную связь (единство) обоих членов, так и их противоположность. Такое пространство гомогенно, то есть снимает разграничения и различия – в частности, различие между внутренним и внешним, которое оно стремится устранить в рамках недифференцированного видимого-читабельного целого. Одновременно то же самое пространство крошится и дробится в соответствии с требованиями разделения труда, различными потребностями и функциями, нередко переходя при этом границу допустимого (теснота объемов, отсутствие связи и пр.). Приемы расчленения пространства напоминают приемы дробления тела на изображениях (в частности, тела женского, разделенного на части и при этом «лишенного органов»!).

Следовательно, не существует, с одной стороны, пространства глобального (осмысляемого), а с другой – пространства дробного (переживаемого), подобно тому как бывает, с одной стороны, целое стекло, а с другой – стекло (или зеркало) разбитое. Пространство «является» одновременно тотальным и разбитым, глобальным и дробным. Точно так же, как оно одновременно осмысляется, воспринимается и переживается.

Противоречие «центр – периферия» вытекает из противоречия «глобальность – частицы». Оно уточняет процесс, присущий последнему. Все глобальное влечет за собой централизацию. В силу концентрации «всего», что есть в пространстве, все элементы и моменты пространства подчинены власти, которая занимает его центр. Компактность, насыщенность суть «собственное свойство» любого центра; каждое пространство и каждый промежуток вокруг центров становится вектором принуждения, обрастает нормами и «ценностями».

VI. 4

Оппозиция между меновой стоимостью и потребительной стоимостью, изначально представлявшая собой просто контраст или противодействие, впоследствии становится диалектической. Если попытаться показать, что использование поглощается обменом, то такая попытка заменить статичную оппозицию процессом будет неполной. Использование проявляется в пространстве с новой силой, в ожесточенном конфликте с обменом, ибо оно предполагает «присвоение», а не «собственность». Но присвоение, в свою очередь, предполагает время и разные времена, единый ритм или разные ритмы, различные символы и определенную практику. Чем более функционально пространство, чем больше оно подвластно «факторам», посредством которых ему была придана одна-единственная функция, тем меньше оно пригодно для присвоения. Почему? Потому, что оно вынесено за пределы переживаемого времени, разнообразного и сложного времени пользователей. Но что приобретает покупатель, считая себя покупателем пространства? Определенное время.