Театр. Том 1 - Пьер Корнель

как разум наш — таков его закон —

Всегда к чему-нибудь стремиться обречен,

Уж к самому себе желанья обращает:

Едва свершив подъем, спуститься он желает.

Стремился к власти я и вот владыкой стал,

Но, думая о ней, я все ж ее не знал.

Нашел я в ней, свершив заветные желанья,

Заботы без конца и вечные терзанья,

Сокрытую вражду и смерть на всех путях,

Отравленный покой и бесконечный страх.

Знал Сулла до меня величье этой власти,

И Цезарь, мой отец, считал ее за счастье.{92}

Но разною они ценили власть ценой:

То, что отверг один, то крепко взял другой.

Злодей окончил жизнь во всем судьбой хранимым,

Как добрый гражданин, превознесенный Римом,

А Цезарь доблестный в сенате, ясным днем,

В кругу своих друзей пал, поражен клинком.

Примеры эти мне могли бы пригодиться,

Когда б чему-нибудь у них я мог учиться.

Один меня влечет, другой внушает страх.

Но зрим себя порой мы в ложных зеркалах.

Те испытания, что нам судьба судила,

Не часто прочитать мы можем в том, что было.

Там, где убит один, другой судьбой спасен,

Что губит одного, другой тем вознесен.

Вот почему душа сомнением объята.

Вы заменили мне Агриппу, Мецената.{93}

Как мне теперь мои сомненья разрешить,

Могли б, подобно им, меня вы научить.

Забудьте же мой сан, и римлянам постылый

И мне уж самому давным-давно не милый.

Не повелителем, хочу быть другом вам;

И Рим и власть свою вам отдаю я сам.

Европа, Азия и Африка — пред вами:

Республика иль трон — решите это сами.

Вы мне во всем — закон, и только так, друзья,

Монарх иль гражданин, готов вас слушать я.

Цинна.

Хотя великого полны мы удивленья,

Тебе покорным быть хочу без возраженья;

Свою почтительность преодолев, готов

Оспаривать я смысл твоих последних слов.

Позволь тому, кто был к твоей так чуток славе,

Почувствовать себя хоть на минуту вправе

На эти доводы свободно возразить,

Коль разрешаешь ты во всем себя судить.

Нет смысла уходить от власти, столь законной,

Не преступлением, а доблестью врученной.

Чем благороднее, приятней сан для нас,

Тем подозрительней становится отказ.

Оставь же, государь, подобные сомненья,

Ведь честно своего достиг ты возвышения,

И без насилия, с открытою душой,

Правления страны переменил ты строй.

Рим покорил себе величьем бранной славы,

И вот над всей землей царит он, величавый.

Закон твой был ему по праву силы дан,

А взявший силой власть не есть еще тиран,

Когда объединил он государства части

И, справедлив в делах, по праву стал у власти.

Так Цезарь поступал, и должен ныне сам

Ты осудить его иль Цезарем стать нам.

Когда такая власть достойна осужденья,

То Цезарь — лишь тиран и заслужил паденье.

И пред богами сам ты должен отвечать

За кровь, что принужден был прежде проливать.

Но можешь ты судьбы возмездья не бояться:

Богами ты храним, и дни твои продлятся.

Грозили гибелью уже не раз тебе,

Но обнаживший меч сражен был сам в борьбе.

Все гибли замыслы, столь нужные кому-то.

Убийц немало есть, но среди них нет Брута.

Но если бы пришлось встать перед злом таким,

Все ж лучше умереть владыкой мировым.

Вот что посмел бы я сказать владыке Рима,

И то же ты бы мог услышать от Максима.

Максим.

Да, я согласен с тем, что Август возведен

По праву доблести и разума на трон,

Что, щедро кровь пролив, рискуя головою,

Бесспорно властью он владеет мировою.

И он сложить ее не может без того,

Чтоб не судили все за этот шаг его.

Он Цезаря тогда ославил бы тираном,

Убийство б оправдал в своем сужденье странном.

Да, Рим по праву твой, и ты хозяин в нем —

Ведь властны мы всегда в наследии своем,

Мы иль храним его, иль жаждем отказаться.

Но всяких низких чувств нам надобно чуждаться.

Ты, покоривший все, свой утвердивший дом,

Величья своего останешься ль рабом?

Так будь же сам собой, страстям не уступая,

Им не сдавайся в плен, душой их побеждая,

И подданным своим старайся доказать,

Что самого себя ты в силах побеждать.

Ты Риму славному обязан был рожденьем.

Так отплати ему свободы воскрешеньем!

А Цинна хочет счесть великою виной,

Что сделать ты хотел свободным край родной!

Он доброту твою раскаяньем считает

И добродетель тем безмерно унижает.

Подобный замысел должны мы презирать,

На нем бесчестия положена печать.

Долг пред отечеством мог выполнить ты свято,

Дав Риму больше, чем он дал тебе когда-то.

Ужель признательность столь тяжкая вина,

Когда и самый дар превысила она?

Так продолжай свой путь, одним богам внимая!

Ты славу обретешь, насилье презирая,

Потомки помянут тебя немало раз,

Но не за эту власть, — за отреченья час.

К верхам могущества вести нас может счастье,

Но доблесть высшая — отказ от этой власти.

Не многие из нас способны презирать

Все то, что может власть достигнутая дать.

Подумай и о том, что ты правитель в Риме,

А здесь, какое бы тебе ни дали имя,

Не любят тираний — к ним злобою горя,

И в императоре все видят лишь царя.

Тираном кажется он Риму непременно.

Кто предан власти — раб, кто любит — в том измена,

Кто терпит иго — слаб, его должны хулить,

И доблесть только в том, чтобы свободным слыть.

А то, что это так, не может быть сомнений —

Уж десять видел бы напрасных покушений.

Что, коль опасность ждет в одиннадцатый раз?

Ведь, может, все, о чем я говорю сейчас,