Иголки да булавки - Ворон Эн

Марина сделала паузу. Даже сейчас, по прошествии стольких лет тяжелые чувства всколыхнулись, сжали сердце и проступили влагой на глазах.

«Хорошо, что тут темно», — подумала Марина.

Теперь в скрипе и скрежете парковых деревьев слышалась печаль, а в завывании ветра — траурный плач.

— Подробности смерти дяди я узнала лишь в старших классах, — продолжила рассказ Марина, и голос ее становился все глуше, — до этого родители боялись рассказывать, берегли мою впечатлительную детскую психику. Он работал линейщиком в энергокомпании, обслуживал электросети. В Сибири многие километры кабелей протянуты от одного пункта до другого по дикой тайге, лесам, болотам, горным хребтам. Он обслуживал участок в горной местности. Произошел сход снежной лавины, порвало линию, целый поселок остался без электричества, а ведь это не только свет, но и тепло, горячая еда, что особенно важно зимой. Бригада дяди выехала на устранение аварии. Никто не ожидал, но сход лавины повторился, — голос Марины заметно задрожал, — их накрыло. Всю бригаду. Выбраться удалось только двоим: моему дяде и его товарищу. Но у дяди была сломана нога, а его товарищу досталось сильнее — переломанные ребра, идти он вообще не мог. Дядя умудрился бы как-то доковылять до ближайшей дороги и найти там спасение, но не бросил товарища. Остался с ним ждать помощи, укутал лежачего всем, что имел, включая свою верхнюю одежду. — Дыхание перехватило, и Марина сделала несколько вдохов, чтобы чуть успокоиться, потом продолжила. — Товарищ выжил, а мой дядя замерз. — Она потрогала натянутый над лежанкой потолок, сбивая остроту переживаний, и заговорила снова. — Неожиданно люди попали на работе в критическую ситуацию. У них на себе была только спецодежда, а с собой — только инструменты. Я верю, что если бы у моего дяди был хотя бы шанс, хоть какое-то укрытие, он бы дождался помощи, он бы выжил. Завел бы семью и стал бы лучшим папой на свете. Но у него была только обычная рабочая куртка. Вот я и хочу дать другим людям шанс выжить, дождаться в убежище помощи и вернуться с работы к своим семьям. Не все правильно мерить только выгодой. Прежде всего нужно думать о людях.

Повисло молчание. Марина барахталась в горьких воспоминаниях и мрачных мыслях, и чем дольше затягивалась пауза, тем безнадежнее становилось ожидание понимания.

— Вам стоит рассказывать эту историю на презентации куртки, — проговорил Платон, и Марине показалось, что голос его стал мягче, — а не мне. Я совершенно не подхожу для подобных откровений. Можете считать, что мне вырезали сердце.

Марина непонимающего посмотрела на своего соруководителя, но в темноте убежища ничего не смогла рассмотреть.

— Вы же видели шрам у меня на груди? — спросил Платон. — Очень говорящая отметина. Для того, чтобы вы лучше понимали, я поясню. Даже в свои четырнадцать я выглядел хрупким и беззащитным. Моей матери нравился именно такой образ, так она могла продолжать заботиться обо мне и наряжать. Я был ее любимой куклой. Она модельер, имеет свой бренд. Тогда ее дело только начинало развиваться, меня сделали лицом марки. Я погряз в модельной индустрии и даже пользовался спросом. Парней в этой сфере всегда было меньше, чем девушек. Человек, которому я доверял по-детски безоговорочно, тоже высоко оценил мою хрупкость и решил ей воспользоваться, — голос Платона стал особенно глухим и напряженным. Скупые слова старались не выдавать эмоций, но безмерная глубина все равно ощущалась. — Тогда мне удалось отбиться. Разразился скандал. Человека посадили. А я дал себе слово, что больше не буду выглядеть беззащитным. Я занялся единоборствами, хотел бросить модельный бизнес, но мать мне не позволила. Для развития мужского направления бренда ей требовалось выразительное лицо — именно мое лицо, считала она. Спустя четыре года человек, что напал на меня, освободился досрочно. Разыскал и пришел, чтобы отомстить за свою загубленную жизнь. В тюрьме у него появилась идея фикс: вырезать мне сердце ложкой. Он точил ее, пока сидел и ждал встречи. Явился он ночью с ножом и ложкой. Будь он вооружен только ножом, вероятно, я бы не выжил. Отбиться удалось, но я попал на стол хирурга. Так сердце я и потерял.

Марина до рези в глазах вглядывалась в темноту, чтобы рассмотреть хоть что-то, увидеть выразительные глаза Платона, понять, что он чувствует, ощутить вместе с ним, но ничего не помогло. Тьма берегла эту тайну.

«Как плохо, что ничего не видно!» — сокрушалась Марина.

Конечно, включенный фонарь решил бы проблему, но Марина опасалась спугнуть рассказчика. Платон неожиданно открывал душу, давал возможность хоть немного понять себя. Говорил сухо, вроде бы безэмоционально, но от его внутренней бури едва ли не дрожал воздух в убежище. Марина замерла, затаила дыхание, но сердце встревоженно выстукивало в груди, стараясь петь в унисон с другим.

— После этого с жизнью модели я порвал окончательно, с модной и швейной индустрией тоже. Опыта только спортивных сражений для выживания оказалось недостаточно, и я занялся единоборствами серьезнее. Мать не поняла и не приняла моего решения. Конфликт удалось заморозить, только когда мы достигли соглашения: она не вмешивается в мою жизнь, а я везде ношу костюмы ее бренда.

Платон замолчал, и они продолжили всматриваться в темноту и вслушиваться в отголоски трагичной истории.

Теперь Марине многое стало понятно, вот только в бессердечность, которую пытались ей доказать рассказом, она не верила.

Молчание снова повисло удушливым призраком бесчувственности.

«Надо что-то сказать, — забеспокоилась Марина, — иначе он решит, что я равнодушная ледышка!»

— Мне… — тихо произнесла Марина.

— Не надо, не говорите ничего, — перебил Платон. — Ничего особенного я вам не рассказал, только хотел, чтобы вы правильно оценивали происходящее.

Глава 21

Холод неприятно пощипывал, заставляя сжиматься, утыкаться в теплое и выше натягивать одеяло.

Одеяло? Еще не открывая глаз, Марина ощупала край того, что тянула к щеке. Плотная, даже жесткая, шершавая ткань — больше похоже на пальто, чем на одеяло.

Сон постепенно растворялся, давая реальности завладеть сознанием.

Под второй щекой что-то теплое и ароматное, запах хорошо знакомый, мужской. Марина приоткрыла глаза. Окружающее едва озарялось тусклым светом, который шел из-под матерчатых створок входа. Марина сообразила, что вместо одеяла у нее черное пальто Платона, а вместо подушки — его грудь. Сердце мерно стучало, но Марина была уверена, что ее соруководитель не спит. Она поспешно подняла голову, чтобы это проверить.

— Хорошо, что проснулись, — сдержано произнес Платон, словно он уже на утреннем планерном совещании, а не в подобии палатки в городском парке. — Нас, видимо, обнаружили.