Русская поэзия XVIII века - Александр Радищев

1798

Надгробие шарлатана

Я пыль в глаза пускал;Теперь — я пылью стал.

1799

Меланхолия[829]

Подражание Делилю

Страсть нежных, кротких душ, судьбою угнетенных,Несчастных счастие и сладость огорченных!О Меланхолия! ты им милее всехИскусственных забав и ветреных утех.Сравнится ль что нибудь с твоею красотою,С твоей улыбкою и с тихою слезою?Ты первый скорби врач, ты первый сердца друг:Тебе оно свои печали поверяет;Но, утешаясь, их еще не забывает.Когда, освободясь от ига тяжких мук,Несчастный отдохнет в душе своей унылой,С любовию ему ты руку подаешьИ лучше радости, для горестных немилой,Ласкаешься к нему и в грудь отраду льешьС печальной кротостью и с видом умиленья.О Меланхолия! нежнейший переливОт скорби и тоски к утехам наслажденья!Веселья нет еще, и нет уже мученья;Отчаянье прошло… Но, слезы осушив,Ты радостно на свет взглянуть еще не смеешьИ матери своей, Печали, вид имеешь.Бежишь, скрываешься от блеска и людей,И сумерки тебе милее ясных дней.Безмолвие любя, ты слушаешь унылыйШум листьев, горных вод, шум ветров и морей.Тебе приятен лес, тебе пустыни милы;В уединении ты более с собой.Природа мрачная твой нежный взор пленяет:Она как будто бы печалится с тобой.Когда светило дня на небе угасает,В задумчивости ты взираешь на него.Не шумныя весны любезная веселость,Не лета пышного роскошный блеск и зрелостьДля грусти твоея приятнее всего,Но осень бледная, когда, изнемогаяИ томною рукой венок свой обрывая,Она кончины ждет. Пусть веселится светИ счастье грубое в рассеянии новомСтарается найти: тебе в нем нужды нет;Ты счастлива мечтой, одною мыслью — словом!Там музыка гремит, в огнях пылает дом;Блистают красотой, алмазами, умом:Там пиршество… но ты не видишь, не внимаешьИ голову свою на руку опускаешь;Веселие твое — задумавшись, молчатьИ на прошедшее взор нежный обращать.

1800

И. ДМИТРИЕВ

САТИРИЧЕСКИЕ И ЛИРИЧЕСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

Чужой толк

«Что за диковинка? лет двадцать уж прошло,Как мы, напрягши ум, наморщивши чело,Со всеусердием всё оды пишем, пишем,А ни себе, ни им похвал нигде не слышим!Ужели выдал Феб свой именной указ,Чтоб не дерзал никто надеяться из насБыть Флакку[830], Рамлеру[831] и их собратьи равнымИ столько ж, как они, во песнопеньи славным?Как думаешь?.. Вчера случилось мне сличатьИ их и нашу песнь: в их… нечего читать!Листочек, много три, а любо, как читаешь —Не знаю, как-то сам как будто бы летаешь!Судя по краткости, уверен, что ониПисали их резвясь, а не четыре дни;То как бы нам не быть еще и их счастливей,Когда мы во́ сто раз прилежней, терпеливей?Ведь наш начнет писать, то все забавы прочь!Над парою стихов просиживает ночь,Потеет, думает, чертит и жжет бумагу;А иногда берет такую он отвагу,Что целый год сидит над одою одной!И подлинно уж весь приложит разум свой!Уж прямо самая торжественная ода!Я не могу сказать, какого это рода,Но очень полная, иная в двести строф!Судите ж, сколько тут хороших есть стишков!К тому ж, и в правилах: сперва прочтешь вступленье,Тут предложение[832], а там и заключенье —Точь-в-точь как говорят учены по церквам!Со всем тем нет читать охоты, вижу сам.Возьму ли, например, я оды на победы,Как покорили Крым, как в море гибли шведы;Все тут подробности сраженья нахожу,Где было, как, когда, — короче я скажу:В стихах реляция! прекрасно!.. а зеваю!Я, бросивши ее, другую раскрываю,На праздник иль на что подобное тому:Тут на́йдешь то, чего б нехитрому умуНе выдумать и ввек: зари багряны персты,И райский крин, и Феб, и небеса отверсты!Так громко, высоко!.. а нет, не веселит,И сердца, так сказать, ничуть не шевелит!»

Так дедовских времен с любезной простотоюВчера один старик беседовал со мною.Я, будучи и сам товарищ тех певцов,Которых действию дивился он стихов,Смутился и не знал, как отвечать мне должно;Но, к счастью — ежели назвать то счастьем можно,Чтоб слышать и себе ужасный приговор, —Какой-то Аристарх[833] с ним начал разговор.

«На это, — он сказал, — есть многие причины;Не обещаюсь их открыть и половины,А некоторы вам охотно объявлю.Я сам язык богов, поэзию, люблю,И нашей, как и вы, утешен так же мало;Однако ж здесь, в Москве, толкался я, бывало,Меж наших Пиндаров и всех их замечал:Большая часть из них — лейб-гвардии капрал,Асессор, офицер, какой-нибудь подьячийИль из кунсткамеры антик, в пыли ходячий,Уродов страж, — народ всё нужный, должностной;Так часто я видал, что истинно инойВ два, в три дни рифму лишь прибрать едва успеет,Затем что в хлопотах досуга не имеет.Лишь только мысль к нему счастливая, придет,Вдруг било шесть часов! уже карета ждет;Пора в театр, а там на бал, а там к Лиону,[834]А тут и ночь… Когда ж заехать к Аполлону?Назавтра, лишь глаза откроет, — уж билет:На пробу[835] в пять часов… Куда же? В модный свет,Где лирик наш и сам взял Арлекина ролю.До оды ль тут? Тверди, скачи два раза к Кролю;[836]Потом опять домой: здесь холься да рядись;А там в спектакль, и так со днем опять простись!

К тому ж, у древних цель была, у нас другая:Гораций, например, восторгом грудь питая,Чего желал? О! он — он брал не с высока,В веках бессмертия, а в Риме лишь венкаИз лавров иль из мирт, чтоб Делия сказала:«Он славен, чрез него и я бессмертна стала!»А наших многих цель — награда перстеньком,Нередко сто рублей иль дружество с князьком,Который отроду не читывал другова,Кроме придворного подчас месяцеслова,Иль похвала своих приятелей; а имПечатный всякий лист быть кажется святым.Судя ж, сколь разные и тех и наших виды,Наверно льзя сказать, не делая обидыРетивым господам, питомцам русских муз,Что должен быть у них и особливый вкусИ в сочинении лирической поэмыДругие способы, особые приемы;Какие же они, сказать вам не могу,А только объявлю — и, право, не солгу, —Как думал о стихах один стихотворитель,Которого трудов «Меркурий» наш, и «Зритель»,[837][838]И книжный магазин, и лавочки полны.«Мы с рифмами на свет, — он мыслил, — рождены;Так не смешно ли нам, поэтам, согласитьсяНа взморье в хижину, как Демосфен[839], забиться,Читать да думать все, и то, что вздумал сам,Рассказывать одним шумящим лишь волнам?Природа делает певца, а не ученье;Он не учась учен, как придет в восхищенье;Науки будут всё науки, а не дар;Потребный же запас — отвага, рифмы, жар».И вот как писывал поэт природный оду:Лишь пушек гром подаст приятну весть народу,Что Рымникский Алкид[840] поляков разгромил,Иль Ферзен[841] их вождя Костюшку[842] полонил,Он тотчас за перо и разом вывел: Ода!Потом в один присест: такого дня и года!«Тут как?.. Пою!.. Иль нет, уж это старина!Не лучше ль: Даждь мне, Феб!.. Иль так: Не ты однаПопала под пяту, о чалмоносна Порта!Но что же мне прибрать к ней в рифму, кроме черта?Нет, нет! нехорошо; я лучше поброжуИ воздухом себя открытым освежу».Пошел и на пути так в мыслях рассуждает:«Начало никогда певцов не устрашает;Что хочешь, то мели! Вот штука, как хвалитьГероя-то придет! Не знаю, с кем сравнить?С Румянцевым[843] его, иль с Грейгом[844], иль с Орловым[845]?Как жаль, что древних я не читывал! а с новым —Неловко что-то все. Да просто напишу:Ликуй, Герой! ликуй. Герой ты! возглашу.Изрядно! Тут же что! Тут надобен восторг!Скажу: Кто завесу мне вечности расторг?Я вижу молний блеск! Я слышу с горня светаИ то, и то… А там?.. известно: многи лета!Брависсимо! и план и мысли, всё уж есть!Да здравствует поэт! осталося присесть,Да только написать, да и печатать смело!»Бежит на свой чердак, чертит, и в шляпе дело!И оду уж его тисненью предаютИ в оде уж его нам ваксу продают!Вот как пиндарил[846] он, и все ему подобныЕдва ли вывески надписывать способны!Желал бы я, чтоб Феб хотя во сне им рек:«Кто в громкий славою Екатеринин векХвалой ему сердец других не восхищаетИ лиры сладкою слезой не орошает,Тот брось ее, разбей, и знай: он не поэт!»

Да ведает же всяк по одам мой клеврет[847],Как дерзостный язык бесславил нас, ничтожил,Как лирикой ценил! Воспрянем! Марсий ожил!Товарищи! к столу, за перья! отомстим,Надуемся, напрем, ударим, поразим!Напишем на него предлинную сатируИ оправдаем тем российску громку лиру.

1794