Доклад Юкио Мисимы императору - Ричард Аппиньянези

Бледный от волнения генерал Араки все же нашел в себе мужество сказать императору правду:

– Ваше величество, хотя мы могли бы силой подавить сопротивление этих мерзавцев, думаю, этого не следует делать. Я опасаюсь, что моральный дух в армии Вашего величества находится не на должной высоте. Мне кажется, надо дать мятежникам время успокоиться или истечь постепенно кровью и погибнуть.

– Вы действительно так считаете, генерал Араки? Но могу ли я спать спокойно, зная, что мои верные подданные уже истекли кровью и погибли?

Взглянув на меня, принц Коноэ загадочно улыбнулся и поклонился императору.

– Кто это? – спросил Его величество, мельком посмотрев на меня.

– Мой агент в стане мятежников, Ваше величество.

Худой, долговязый, чем-то похожий на верблюда, принц Коноэ с небольшими, как у Гиммлера, усиками выглядел подтянутым и щеголеватым, несмотря на бессонную ночь.

– Прекрасно. Надеюсь, он оправдает наши ожидания. Когда император удалился, принц Коноэ отвел меня в сторону.

– Его величество хочет лично возглавить императорскую гвардию и сокрушить сопротивление повстанцев.

– Вряд ли ему это удастся, – сказал я. – Мне показалось, что Его величество упивается сложившейся ситуацией.

– И на то есть причины, – смеясь, заметил принц Коноэ. – Его величество, подписывая документы, называет теперь себя не верховным правителем, а Небесным.

– Армия заняла выжидательную позицию, она не хочет участвовать в подавлении мятежа, и это идет на пользу Небесному, как вы считаете?

– Без сомнения, дорогой родственник. Не прикладывая никаких усилий, Его величество пожинает плоды мятежа, бунтовщики играют ему на руку. Теперь он может требовать немедленных решительных действий, прекрасно понимая, что Штаб не рискнет развязать кровопролитие. Лично меня сейчас беспокоит другое. Боюсь, что когда с мятежом будет покончено и начнутся чистки, меня назначат военным министром. Но мне очень не хочется возглавлять военное ведомство в тот период, когда на военных будут объявлены гонения. Однако мой родственник, принц Санондзи, не простит мне покушения мятежников на свою жизнь и, конечно, будет рекомендовать Его величеству это назначение, чтобы отомстить мне.

– И что же вы намерены предпринять, ваше превосходительство?

– Притвориться больным, что же еще? Вы же знаете, что у меня хрупкое здоровье.

– Да, конечно, и оно может неожиданно пошатнуться.

– Принц Чичибу, как ожидается, прибудет сегодня во дворец, чтобы присутствовать на совещании синно, – продолжал принц Коноэ. – Он напишет записку своему другу, капитану. Нонаке, с требованием сдаться. Вы должны будете передать записку лично капитану Нонаке завтра утром.

Это было неприятное поручение, которое могло закончиться для меня самым печальным образом. Я опасался, что капитан Нонака, получив подобную записку, прикажет расстрелять меня. Заместитель начальника Генерального штаба Сугияма Хадзиме дал мне инструкции и приказал доставить записку принца Чичибу по назначению еще до полудня. В Штабе тем временем должны были принять решение о начале подавления мятежа.

Утром 28 февраля, когда я подошел к штабу мятежников, мне показалось, что идет снегопад. С неба аэропланы разбрасывали листовки с призывами к мятежникам сдаваться. Подобные призывы можно было прочитать и на огромных воздушных шарах, парящих в вышине. Кроме того, на них были написаны обращения жен и детей восставших и обещания простить заблудших. Из стоявших на грузовиках громкоговорителей и по радио день и ночь неслось одно и то же: «Сдавайтесь, или вы погибнете!»

Капитан Нонака, казалось, не был удивлен, получив записку принца Чичибу.

– А что, если я не готов сейчас сдаться? – спросил он.

– Вы знаете настроения верноподданного Его величества полковника Исивары Кандзи, начальника штаба по ликвидации мятежа. Он считает вас предателями, поскольку вы являетесь солдатами Трона, поднявшими против Трона вооруженный мятеж.

– Ему следовало бы знать, что мы беззаветно преданы Трону.

– Он так не считает. Полковник Исивара приказал Первой дивизии, гвардейцам Коноэ и артиллерии готовиться к штурму ваших позиций.

– Но ведь это преданные нам подразделения! Нет, невозможно! Я уверен, что негодяи во дворце держат Его величество в неведении относительно истинного характера нашего протеста. Кита Икки сообщил, что вчера ночью его жена, эта ясновидящая женщина, видела пророческий сон. Ей приснилось, что Небесный прислушается к нам только в том случае, если мы устраним окружающих его лживых советников.

– Жена Киты ошибается. Что же касается самого Киты, то он опасается за свою жизнь и поэтому не хочет, чтобы вы сдавались. К вашему сведению Небесный намерен лично возглавить гвардию, когда начнется операция по подавлению мятежа.

– Откуда вы это знаете? – растерянно спросил капитан Нонака.

– Вчера я был во дворце, где встречался с принцем Коноэ, и слышал из уст самого Небесного о его намерениях встать во главе гвардии.

– Вы можете передать от меня записку принцу Чичибу?

– Его величество не позволит, чтобы вы входили в контакт с принцем.

– Мое послание будет очень простым. Мы, офицеры движения нинироку, просим у Его величества разрешения совершить сеппуку в доказательство нашей беззаветной преданности Небесному Трону.

– Я постараюсь передать ваши слова заместителю начальника штаба по ликвидации мятежа Сугияме.

В этот же день генерал-майор Ямасита лично явился на баррикады, чтобы обсудить условия сеппуку с младшими офицерами Нонаки. Однако это были напрасные хлопоты. Его величество категорически отказался принять предложение младших офицеров и прислать императорского свидетеля, который, по просьбе мятежников, должен был присутствовать во время совершения акта сеппуку. Заместитель начальника Штаба Сугияма напрасно целый час умолял императора принять предложение мятежников, А он даже валялся у него в ногах и ложился на порог, чтобы не дать Его величеству выйти из кабинета.

Я был свидетелем заключительной сцены этого фарса, который в конце концов перерос в трагедию, когда отряды мятежников начали сдаваться. Это произошло в 10 часов утра 28 февраля. Около полудня я прибыл в отель «Сапно» вместе с группой гвардейских офицеров, чтобы арестовать капитана Нонаку.

– Одну минуту, господа, – сказал капитан и, вынув из ножен свой меч до половины, попытался переломить его, но клинок не поддался, несмотря на все его усилия. – Вот видите? Его воля оказалась тверже моей.

С этими словами капитан Нонака достал из кобуры револьвер и, сунув дуло себе в рот, застрелился.

Я сообщил своему родственнику принцу Коноэ об этом самоубийстве, не скрывая печали. Однако это известие оставило принца Коноэ совершенно равнодушным.

– Так и должно было случиться, – промолвил он.

– Не понимаю, почему Его величество не желает принять предложение офицеров совершить сеппуку и умереть, доказав свою преданность Трону.

– Лейтенант, вы ведете себя как Алиса в Стране Чудес, выдавая желаемое за действительное. Признав акт сеппуку, император тем самым узаконил бы действия мятежных офицеров и возвел их в ранг героев.

– Я это прекрасно понимаю, но все же мне жаль, что император не проявил сострадания к потерпевшим поражение мятежникам. Я слышал, что в глубине души Его величество сочувствует реформаторам и модернизаторам, он не одобряет традицию сеппуку, и для него безжизненные технологии важнее зова сердца.

– Что заставляет вас беспокоиться по поводу бессердечия Его величества – судьба мятежных офицеров или ваша собственная участь, мой дорогой Ито? Что вы надеетесь услышать от меня? Что наш Божественный государь действительно бессердечен, но что он все лее убежденный традиционалист, знающий цену акту сеппуку? Вы именно об этом спрашиваете?

– Именно об этом, ваше превосходительство.

– Героизм – опасная и очень соблазнительная болезнь, лейтенант, остерегайтесь ее, она может заставить человека встать на путь предательства.

После поражения восстания мне довелось пережить еще несколько неприятных часов. Начальник штаба Исивара Кандзи приказал мне присутствовать во время казни мятежных офицеров, среди которых был и подполковник Аизава. Его судили и зачитали приговор прямо в камере, не дав, таким образом, возможности обратиться во время открытого процесса к нации. Я спрашивал себя, почему меня заставили быть свидетелем казни мятежников через шесть месяцев после восстания, когда в стране уже никто и не помнил о нем? И я нашел ответ на этот вопрос. То было своеобразное наказание за участие в февральских событиях.

Я увидел Киту Икки в камере за несколько минут до расстрела. Охранники обращались с ним без лишней грубости и относились к узнику довольно сдержанно. Он только что закончил бриться и теперь пытался застегнуть воротничок, но у него не получалось. Я вызвался помочь ему, но он вежливо отказался. Он не надел ритуальное кимоно, которое прислала ему жена, решив умереть в штатской одежде европейского покроя. Кита не был ни солдатом, ни стопроцентным японцем. У него сильно дрожали руки, когда он прикуривал сигарету. Однако причиной дрожи был не страх, а холод и сырость тюремной камеры. Кита мерз, хотя на дворе стояла августовская жара.