Восхождение царицы - Маргарет Джордж

разочарования, показавший, как сильно мне хотелось его увидеть. Я заставила себя улыбнуться.

– Благодарю тебя, мой добрый друг.

К тому времени второй всадник, рослый мужчина с густыми темными бровями, спешился, подошел к нам и с поклоном представился:

– Корнелий Бальб, к услугам вашего величества. В военное время praefectus fabrum[5] армии Цезаря.

По-гречески он говорил с сильным испанским акцен-том.

– Мы наиболее доверенные лица и приближенные славного Цезаря, – пояснил Оппий. – Служить ему денно и нощно – великая честь для нас. – Он еще раз поклонился и протянул мне свиток. – Послание от могущественного.

Я сломала печать и бережно развернула свиток. Как ни странно, даже после заката здесь было достаточно светло, чтобы читать. Это радовало: мне бы не хотелось, чтобы факельщик стоял за моим плечом и имел возможность заглядывать в письмо.

Впрочем, послание оказалось кратким. Попадись оно на глаза постороннему, тот не придал бы ему никакого значения. На письме не было даты – видимо, Цезарь приготовил его заранее.

Добро пожаловать в Рим. Моя привилегия – отплатить тебе за щедрое гостеприимство, оказанное мне в Александрии. У меня нет дворца, чтобы принять тебя, но я предлагаю свою лучшую резиденцию, виллу и сады за Тибром. Чувствуй себя как дома. Я буду жить близ храма Весты на Форуме и при первой возможности нанесу тебе визит со всем подобающим почтением. Надеюсь, что твое путешествие обошлось без происшествий.

С честью и уважением,

Г. Юлий Цезарь, консул, император,

диктатор римского народа

– Диктатор? – вслух удивилась я.

– На следующие десять лет. Народ только что почтил его, – промолвил Бальб, сияя, словно сам сподобился этой чести. – Такого еще не бывало.

– Что это значит? – спросила я. – Я думала, что римский диктатор назначается в чрезвычайных обстоятельствах и только на шесть месяцев.

Они пожали плечами.

– Цезарь создает новые обычаи, переписывая их для себя.

Римские чиновники оглянулись на мою свиту и в один голос спросили:

– Юный царь Птолемей?

Оказанное внимание заставило моего брата покраснеть от удовольствия.

– И?..

Они подались вперед, рассматривая Цезариона.

Ну вот, пришло и мое время.

– Это сын, которого подарил мне диктатор Цезарь.

Я подняла ребенка, чтобы им было хорошо видно.

Они, однако, воздержались от комментариев, ограничившись следующими словами:

– Для тебя и твоего сына предназначены царские носилки. Для остальных – лошади и повозки.

До места назначения мы добрались уже в темноте; она сгущалась, пока носилки несли вдоль берега Тибра к Риму. Некоторое время дорога шла вдоль каменной городской стены с укрепленными в гнездах факелами. Потом по скрипу кожаных ремней на носилках и углу их наклона я догадалась, что мы поднимаемся по склону холма.

По мере того как мы поднимались выше, моему взору открывался лежащий на противоположном берегу Рим. Он выглядел маленьким, его здания были темными, по большей части сложенными из кирпича. Не было ни светящегося белого мрамора, ни грандиозных строений, устремляющихся к небу. То и дело на глаза попадались здания, похожие на храмы, но полной уверенности на этот счет у меня не было.

Снаружи доносился шелест листвы; порой до меня долетал свежий ветерок. Убаюканный размеренным движением, Цезарион уснул у меня на руках и проснулся, только когда носилки поставили на землю.

– Мы прибыли, царица, – промолвил Бальб, самолично отдергивая занавески и подавая мне руку, чтобы помочь сойти.

Представшее передо мной внушительное строение утопало в зелени. На лужайках среди деревьев, кустов и цветников, насколько я могла видеть, во множестве красовались статуи и плескались фонтаны. Воздух был свеж, даже прохладен, но напоен легкими ароматами – видимо, здешние цветы обладали не столь сильными, но более тонкими запахами, чем у нас в Египте. Деревья приветствовали нас шепотом листьев.

Двери распахнулись, и навстречу мне высыпали слуги с факелами.

– Добро пожаловать! – хором возгласили они. – Добро пожаловать!

Ну что ж, моей латыни вполне хватило, чтобы их понять.

Я пошла за ними к дверям, по обе стороны от которых в нишах стояли статуи. За порогом я ступила на мозаичный пол. Дальше находилось большое открытое помещение, что-то вроде внутреннего двора, куда выходило множество дверей. Слуги направились к одной из них. Я последовала за ними вверх по лестнице, затем по коридору и наконец оказалась в просторной комнате с выложенным плиткой полом.

Даже в ночном полумраке я увидела, что стены здесь не белые, а темно-зеленые, разрисованные гирляндами.

– Это собственная спальня Цезаря. Теперь она твоя, – сказал слуга. – Он отдает ее тебе.

В центре комнаты стоял покрытый тяжелой красной скатертью стол, где меня ждал поднос с фруктами, хлебом и кувшином вина. С одной стороны располагалась большая кровать с резными деревянными ножками, на ней лежало покрывало из тонкой шерсти. Вокруг – низкие кушетки, столики, изысканные подставки для светильников и много статуй. Значит, мой подарок порадует Цезаря, однако станет лишь пополнением и без того богатой коллекции.

Слуги зажгли множество фитильных ламп, напольных и укрепленных на стенах. Комнату залил свет, но на меня навалилась такая усталость, что осталось лишь одно желание: погасить все светильники и лечь.

Сон сморил меня мгновенно. Я понятия не имела, долго ли проспала, тем более что после длительного плавания для меня было непривычно не чувствовать под собой качки. Обилие новых впечатлений тоже сыграло свою роль. Потом меня пробудил слабый свет лампы над моей головой. Кто-то стоял рядом с кроватью и наблюдал за мной.

Я испуганно вздрогнула и села. Прежде чем я успела это сделать, крепкая рука взяла меня за плечо, а затем и другая, поставив лампу. Меня обняли.

– Я здесь, моя самая дорогая, моя любимая, – прозвучал в темноте мягкий шепот Цезаря.

Это казалось продолжением сна, но такого голоса не было больше ни у кого в целом мире. Рядом с ним, счастливая, я забыла о его долгом молчании. Я забыла про Эвною (почему же я упоминаю ее сейчас?), забыла его безличные, властные, холодные письма. Забыла все и с радостным криком кинулась ему на шею.

– Прости меня, я не мог встретить тебя, не мог даже написать приватное письмо, ибо каждое написанное мною слово становится достоянием гласности. Но я очень рад твоему приезду. Я надеялся, что ты почувствуешь все то, о чем мне нельзя говорить открыто.

Он поцеловал меня, и это было так, будто мы с ним не расставались или разлучились лишь на миг. Правда, «миг» вместил в себя одержанные им победы, поражения недругов, гибель великого множества людей. И вот человек, совершивший все это, сидел в темноте на моей постели, пробравшись сюда